Вера Камша - От войны до войны
– Вижу!
Не обращая внимания ни на кого, Оллар опустился на одно колено перед Рамиро и взял его за руку:
– Вы – Первый маршал Талига и герцог Кэналлоа.
– Нет, Франциск, – Алва все-таки улыбнулся, – я – мертвец… Неплохой маршал выйдет из Эпинэ… если вы его укротите… Вернее, убедите, что Талигойя не кончилась, а начинается… Савиньяк тоже неплох… Берхайм – дурак, Карлион и Гонт – тем более…
– Я поговорю с Эпинэ, – голос нового короля был уверенным и спокойным, – что я могу сделать для вас?
– Моя жена… и ребенок… Он должен вот-вот родиться… Отродью предателя придется несладко…
– Первый маршал Талига не может быть предателем.
– Не может… но есть, – губы кэналлийца искривила последняя в его жизни усмешка, – но я… не жалею… почти…
Оллар сорвал с плеч плащ, накрыл убитого и повернулся к своим людям:
– Как это было? Валмон!
Высокий человек грубоватой наружности выступил вперед.
– Мой государь, – Алан вздрогнул, поняв, что эти слова обращены к плотному молодому человеку с круглыми птичьими глазами. Старый мир кончился, ушел в никуда вместе с Эрнани, все остальное не имело никакого смысла, ему, по крайней мере, среди живых места не было. – Мой государь, маршал Алва ждал вас, мы с ним говорили обо всех этих странностях с крысами и о том, как воюют на юге. Потом откуда-то выскочил вот этот, – Валмон отнюдь не придворным жестом кивнул на Окделла, – Манрик приказал его схватить, маршал сказал, что не нужно, и пошел к нему. Мы подумали, они друзья, а он… Он ударил кинжалом. Ну, Манрик его схватил, только поздно было.
– Убийца не сопротивлялся?
– Нет.
Оллар повернулся к Алану:
– Что вы скажете в свое оправданье?
– Убить изменника – долг Человека Чести! Мне не в чем оправдываться, тем более – перед узурпатором и бастардом.
– Маршал Алва был верен Талигу и его королю, – глаза марагонца злобно сверкнули. – Я не Человек Чести, и мне не нравится, когда на протянутую руку отвечают ударом кинжала. Вы умрете, и немедленно.
– Я в этом не сомневался, – наклонил голову Алан. – Умереть в один день с Талигойей – большая честь.
– Да, – бросил Оллар, – Талигойя умерла. Давно пора. Зато родился Талиг. Вы с вашей Честью и вашими предрассудками пережили самих себя. Рамиро Алва это понял.
Он это тоже понял, но есть вещи, которые нельзя предавать – дружба, доверие, совесть. Если б они с Шарлем не доверяли предателю, король был бы жив, но им и в голову не приходило…
Нельзя бить в спину тех, кто верит тебе и в тебя! Если б Рамиро во всем признался… Пусть он решился сдать город на Совете или по дороге к Оллару, но, сговорившись с ним, он должен был рассказать…. Он бы понял, он сам был почти готов открыть ворота бастарду, лишь бы остановить Придда, но убийство Эрнани зачеркнуло все. Такое не прощают.
– Я могу проститься с женой и сыном?
– Маршал Алва умер, не увидев своего наследника. Своего вы тоже не увидите, – Франциск возвысил голос, – пусть бумагомараки запишут. Убийца никогда не получит того, чего лишился убитый, особенно если речь идет о наследстве. Если со смертью законного наследника его имущество по старшинству должно перейти к убийце, ни он, ни его семья не получат ничего. Если других наследников не отыщется, все отойдет короне.
А он и впрямь усидит на троне… Алан с ненавистью взглянул на коренастого чужака. Оллара нельзя было назвать красивым, но он принадлежал к людям, которых, раз увидев, забыть невозможно. Он пришел надолго, он и его вояки. Бездомный Король победил, грязь выбилась в короли, теперь во власти ублюдка жизнь и смерть всех Людей Чести…
Окделл зло усмехнулся в ответ на угрюмый взгляд Манрика. Они могут его убить, и они его убьют, но Алан Окделл умрет, как и жил, Повелителем Скал, а они останутся безродными псами. Жаль, он не увидит Дикона, он должен передать ему… Что передать? Глупые, ничего не значащие слова, которые никого не защитили и никому не помогли? Медальон, что разглядывал Рамиро Алва? Мальчишке и так придется несладко – сыновьям казненных врагов труднее, чем их отцам, не хватало ему тащить на себе еще и отслужившую свое шелуху.
– Алан!
Женевьев! Откуда?!
Герцогиня Окделлская разъяренной кобылицей с герба Эпинэ прорвалась сквозь вооруженную толпу и повисла на шее мужа.
– Алан, – так она еще на него не смотрела, – я хочу, чтобы ты знал! Я люблю тебя и всегда любила…
Всегда? Может быть… Люди Чести скрывают свои чувства. Она его любила, а он? Нет, он ее не любил, он никого не любил, не выпало ему этого счастья! Ни любви, ни дружбы, ни смысла, ничего!
От необходимости лгать герцога избавили прихвостни Франциска, они действовали грубо, но Алан был им благодарен. Когда все пошло прахом – единственный выход умереть с высоко поднятой головой. Создатель разберет, в чем новопреставленный раб Его прав, а в чем виновен. Герцог быстро взглянул на жену, та уже овладела собой – фамильная гордость взяла свое. Алан очень надеялся, что Женевьев сможет сохранить себя и детей.
Манрик подтолкнул его к выходу, и Алан Окделл вздернул подбородок, в последний раз покидая приемную Эрнани. Проходя мимо окна, он краем глаза заметил человека в алом. Только не это! Он хочет умереть в здравом рассудке. Зеленоглазый – выдумка, такая же, как Четверо, а у окна стоит очередной прихвостень бастарда, вырядившийся в красное. Мало ли в мире высоких и золотоволосых, а лица он не рассмотрел.
Последним желанием герцога Окделла было оглянуться и убедиться, что у золотоволосого обычные человеческие глаза, но Повелитель Скал не мог себе этого позволить – бастард и его свора могли истолковать его жест как страх или надежду. Люди Чести умирают, как жили, не оглядываясь и не опуская головы. Алан сдержал порыв и, не сбиваясь с шага, навсегда покинул королевский дворец.
Эпилог
«В пятом часу пополудни»
В песочных часах равнодушно перетекала вниз золотистая сухая струйка, в камине трещал огонь, иногда звякало оружие. Франциск своими круглыми, как у птицы, глазами смотрел на очень бледную молодую женщину и слегка улыбался. Послышались шаги, распахнулась дверь, и рыжий воин неуклюже преклонил колено перед сюзереном.
– Казнь свершилась?
– Да, государь.
– Как она прошла?
– Очень просто. Убийца не причинил нам хлопот.
– Он что-то сказал?
– Ничего, государь.
– Я так и думал. Такие или говорят очень много, или не говорят вовсе. Не правда ли, эрэа?
Темно-серые глаза Женевьев сверкнули:
– Будьте вы прокляты!..
