Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ
— Все, что с вами случилось, объясняется вашей молодостью, — сказал Эсперанс. — А вот чудовище не обманешь. Как бы ни выглядела женщина и где бы она ни пряталась, хоть в глубине своего тела, хоть в темноте былого, хоть на свету грядущего, — чудовище всегда узнает ее.
— Я не урод, — повторил Фома.
Тут Эсперанс вдруг схватил его за руку и спросил:
— Так зачем же на самом деле вы приехали в Керморван?
* * *Английский корабль с зерном разгружался в гавани; моряки сидели в «Ионе и ките» и смеялись на своем родном, непонятном в Бретани языке; но выпивали они совершенно по-бретонски, и это отчасти мирило с ними местных жителей. Платили же они серебряной монетой с изображением чужого короля.
Сперва в трактире не хотели принимать эти монеты, так что едва не дошло до драки, но затем вовремя вспомнили о справедливом Яблочном Короле: вот кто рассудит и не ошибется!
— Что бы сказал сейчас Яблочный Король? — спросил трактирщик, и тотчас, как по мановению волшебства, все замерло.
Люди уставились туда, где осенью был помост и где короновали сира Ива владыкой Керморвана.
Английские моряки ничего не понимали, но от них и не требовалось понимать: им следовало лишь подождать, пока вызванный из небытия Яблочный Король разрешит новый спор, и при том милостиво и умно, как ни один человек в Бретани и вообще на здешнем свете.
Поклонившись тени своего властелина, люди спросили:
— Ответь нам, Яблочный Король, как поступить! Эти люди привезли нам зерно, но за выпивку платят непонятной монетой. Введут ли они нас в убыток?
И Яблочный Король ответил:
— Вам надлежит принимать их как братьев ради привезенного ими зерна. Видит Бог, каждую первую кружку следует наливать им бесплатно, а их серебряные монеты с незнакомым королем берите без сомнения. Если вы принесете их мне, я обменяю их себе в убыток, потому что я милостив, и добр, и отчасти богат.
— Как же вышло, что ты богат, ваше величество? — вдруг усомнился один из крестьян.
Трактирщик зашикал на него, да было уже поздно — слово вырвалось и прозвучало, и достигло ушей мысленного Яблочного Короля.
А тот лишь рассмеялся и ответил:
— Я собирал сокровища не на земле и не на небе, а на дне Озера Туманов и в лесу Креси, в сумерках; поэтому многие вещи выглядят для меня иначе, чем для обычных людей. Несите мне английские монеты без страха, и я никого не обижу. Но и вы не обижайте английских моряков.
Вот почему в «Ионе и ките» воцарилось общее довольство, и все вместе допивали сидр и вино, выжимая бочки досуха.
Эсперанс и Фома пришли на берег рано утром.
Фома смотрел на корабль широко раскрытыми глазами и наконец сказал:
— Он огромный, как настоящий дом!
— Погоди, пока не очутишься на палубе, да ночью, да в бурю! — ответствовал Эсперанс. — Тогда он сразу перестанет казаться тебе огромным и превратится в скорлупку. Трудно быть человеком посреди моря, Фома, — куда проще быть козявкой среди бесконечности: козявка не осознает бесконечности, а человек осознает море. А чего не осознаешь, в том нет угрозы.
— Мне нужно попасть на корабль, — сказал Фома.
Они поднялись на борт. Корабль под их шагами шевелился, и Фома попеременно делался то красным, то зеленым: не нравилось ему на палубе! Эсперанс же ступал так легко, словно не было для него ничего проще, чем прогулки по волнам.
— Я думал, все англичане прирожденные моряки, — заметил Эсперанс. — Но теперь вижу, что это не так. Видать, я в вас ошибался, мой господин, а сир Ив был прав.
— В чем ты ошибался? — удивился Фома.
— Я считал, что вы обыкновенный и таких, как вы, можно набрать целую телегу в любом английском приходе, а сир Ив сразу увидел в вас что-то особенное, что выделяет вас из числа прочих.
— У меня на сей счет не составлено мнения, — признался Фома. — Знаю только, что злых намерений у меня нет, а вот люди обо мне думают обратное и считают плохим человеком.
— А! — сказал Эсперанс. — Это сильно осложняет жизнь.
— По правде говоря, капитан, граф Уорвик и отправил меня в Керморван только потому, что люди обо мне дурного мнения. Если бы человек с доброй славой отправился в это путешествие, на него обратили бы внимание. Ну а я влеком всяким ветром и в голове у меня тоже ветер; никто не верит, будто сердце у меня как у всех людей — желает подвигов и любви; мне отказывают даже в таких простых желаниях!
— Каковы же ваши истинные намерения? — спросил Эсперанс.
Фома пожал плечами:
— Этого я не знаю… Однако спасибо тебе за беседу: пока мы говорили, я увлекся и не обращал внимания на то, что корабль живой и норовит выскочить у меня из-под ног.
Он остановился у лестницы, ведущей в трюм, и побелел; затем прикусил губу до крови и полез вниз. Эсперанс следовал за ним.
Они оказались в помещении, где стояли бочки и лежали мешки. Под ногами похлюпывало. Где-то в темноте два матроса скребли ведрами, вычерпывая излишек воды.
Спотыкаясь и хватаясь руками о стены и бочки, Фома брел вперед и вдруг наскочил на человека.
От неожиданности Фома вскрикнул, а человек подхватил его и успокаивающе проговорил:
— Тише, мой господин, тише.
Фома обрел равновесие и высвободился:
— Не трогай меня!
Человек тотчас убрал руки и снова сел на мешок, с которого было поднялся.
— Здесь нельзя зажигать огонь, мой господин. Сможете ли вы говорить со мной в темноте?
— Почему бы нам не подняться на палубу? — предложил Эсперанс.
— Нельзя, чтобы меня видели, — возразил человек. — Я жду его милость уже четвертый день.
— Что, и все путешествие ты проделал в этом вонючем трюме? — удивился Фома.
— Такого бы я не выдержал, — слышно было, что человек улыбается.
Эсперанс же сказал:
— Тебе следовало подняться на палубу, а того лучше — сойти на берег. Сир Ив предоставил бы тебе хороший ночлег, и ты смог бы передохнуть перед новым плаванием.
— Я не могу, — повторил человек. — Назовите ваши имена. Я вижу вас — мои глаза привыкли к темноте, но мне необходимо услышать ваши имена. Иначе я не смогу передать вам то, ради чего все это и затевалось.
— Я думал, это затевалось ради того, чтобы доставить в Керморван зерно, — вставил Эсперанс.
— Да, зерно было важной частью сделки. Заем на хороших условиях предоставил Керморвану наш брат Джон Белл; мы знали его как Неемию, — подтвердил человек. — Мое имя — Исаак из Брюгге, и я приходился бы Неемии кровным родственником, если бы он не превратился в Джона Белла, человека Жана де Монфора, и если бы его не окрестил граф Уорвик.
