Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ
О сынке шерифа шла дурная слава с тех самых пор, как тому исполнилось пятнадцать: он любил охоту, а паче того любил женщин, и если выезжал поохотиться на оленя, то в конце концов непременно сворачивал на какую-нибудь заманчивую тропинку и заканчивал день в объятиях молодой девушки. Случалось, это были крестьянские дочки, и потом сэр Джон дарил им деньги на приданое. Но пару раз это были более почтенные дамы, и хуже всего вышло с той женой арендатора, Джоанной Чедмен.
Она была старше Фомы ровно в два раза: ему пятнадцать, а ей тридцать. Она напоила его молоком; с этого все и началось. У нее было круглое, чуть увядшее лицо. Когда Фома увидел мягкие складочки вокруг ее рта, он вдруг почувствовал острую, пронзительную жалость: так отчетливо стала ему внятна скоротечность жизни! Однако скоротечной жизнь казалась только для Джоанны, которая прожила уже больше половины своего срока; а для самого Фомы жизнь, напротив, представлялась бесконечной — он оказался богачом перед обездоленной; но вместе с тем у этой обездоленной имелось нечто, без чего существование богача выглядело пустым.
А Джоанна улыбнулась ему так ласково, что он поневоле потянулся к ней. И она обхватила его щеки ладонями — они были прохладными и пахли молоком и погребом. Она толкала его коленями и посмеивалась, не разжимая губ. Тут Фома потерял голову и сделал то, чего желали их тела.
С той поры и в течение месяца Фома ходил околдованный: как выпьет молока, так начинает пылать, и у него горит кожа и дрожат руки, и ни о чем он не может больше думать, только о Джоанне. В конце концов, он садился на коня и ехал к ней, а у нее всегда находилось то, без чего жизнь Фомы была пуста и безобразна.
Как-то раз на дороге его подстерег сам Чедмен. Поигрывая дубинкой, преградил он Фоме дорогу и встал прямо перед носом у его лошади.
— Добрый нынче день, мой господин, — заговорил Чедмен. — Хорошее время для прогулки.
— Так и есть, — нетерпеливо ответил Фома, не испытывая ни малейшего смущения перед этим человеком: на что годится мужчина, который не в состоянии удержать жену? — И я прошу тебя не мешать мне, а дать продолжить путь.
— И куда же вы, мой господин, направляетесь?
— Кажется, это не твое дело, — заметил Фома.
— Кто знает, — ответил арендатор, — быть может, и мое.
— Это не тебе судить, твое или нет, потому что… — начал было Фома, но Чедмен свистнул, и несколько батраков выскочили на дорогу и стащили Фому с седла. Чедмен занес дубинку, желая хорошенько отходить своего обидчика по ребрам.
Тут Фома схватился за оружие и, лежа на земле, ударил одного из батраков. Тот, визжа, покатился по дороге, а Чедмен стукнул Фому дубинкой по голове, и Фома потерял сознание.
Он очнулся, надо полагать, довольно скоро, потому что Чедмен не угомонился и продолжил бить его по бокам и по голеням, а это очень болезненно. Фома только смотрел на свой меч, валявшийся в траве: теперь до него было не дотянуться. Раненый батрак куда-то сгинул.
В конце концов Чедмен оставил его в покое и только сказал напоследок:
— Попробуйте только словом об этом обмолвиться, мой господин, и добром дело не кончится.
Фома остался один, сам не зная как. Он весь кипел от злости, да поделать ничего не мог: история эта покрыла его сплошным позором с головы до ног.
— Что же, — спросил Эсперанс, — вы и отцу своему шерифу ничего об этом не рассказали?
— Что бы я ему сказал? — вздохнул Фома. — Что навещал жену арендатора и что муж ее поколотил меня дубинкой? Хорош был бы я в глазах отца, коль скоро не сумел отбиться от мужланов! Нет, я скрывал побои и молчал и даже сделал вид, будто позабыл дорогу к дому Джоанны, хотя это было и не так! У меня душа за нее болела: если на меня Чедмен поднял руку, то как же поступил он со своей женой? По правде сказать, я себе места не находил и все искал способа пробраться к ней и потолковать.
— Как же ваш отец обо всем узнал? — спросил Эсперанс.
— А почему бы он непременно узнал? — поднял брови Фома.
— Так ведь он узнал! — настаивал Эсперанс. — Кто открыл ему правду о вас?
— Тот батрак, которого я убил, — признался Фома. — Скрыть эту смерть не удалось, а все потому, что чертов мужлан помер не сразу: он успел добраться до деревни и только там испустил дух. По удару признали, что нанесен он был не ножом, а мечом; кое-кто видел меня на дороге. Пошли по кровавым следам и нашли отпечатки копыт моей лошади. Тут еще приметили синяки на лице у Джоанны, а что я большой охотник до женщин — то было известно еще раньше… Чедмену даже говорить ничего не пришлось, отец и без того сопоставил правое с левым.
Фома поежился. Воспоминание было неприятным: сэр Джон призвал к себе непутевого отпрыска и велел тому снять рубаху.
— А уж история, которую Чедмен записал на моем теле, оказалась простой и короткой, — заключил Фома.
— А что Джоанна? — нахмурился Эсперанс.
— После мужниных побоев она вдруг постарела и забыла о прежних своих желаниях, — ответил Фома. — Я приезжал к ней открыто — договариваться о продлении срока аренды, от имени моего отца, и она говорила со мной как с чужим человеком. И я тоже не видел в ней прежней Джоанны.
— Погодите-ка, — остановил его вдруг Эсперанс, — вы же не могли не отомстить Чедмену. Что вы с ним сделали?
— Украл и зарезал его корову, — ответил Фома. — Он жаловался моему отцу, но тут доказательств никаких не нашлось, и сэр Джон выставил его вон. Впрочем, все равно в Уорвикшире знают, кто я такой и на что способен.
— И вы еще удивляетесь тому, что сир Ив не держит в замке молодых служанок! — воскликнул Эсперанс. — Да если бы здесь и водились таковые, при одном только вашем приближении стоило бы отправить их всех в монастырь, причем под усиленной охраной!
Фома густо покраснел:
— Ты обо мне слишком уж плохо думаешь. Не потому ли, что ты чудовище?
— Чудовища нежны и чувствительны. Ничто так не ранит их, как чужое душевное уродство.
— Я не урод, — сказал Фома.
— Почему же вы не верите в женскую любовь?
— Как я могу в нее поверить, если женщина в любое мгновение может уйти от тебя, просто превратившись в другое существо? Клянусь слезами Господа, чтобы бросить тебя и скрыться, женщине не нужно даже покидать то место, где она находится! Ты видишь ее — а она уже ушла. Ты смотришь на ее лицо — и это другое лицо. Ты осязаешь ее тело — и твое тело не узнает его, хотя еще вчера она толкала тебя коленями и ловила грудью твои ладони! Как это понимать?
— Все, что с вами случилось, объясняется вашей молодостью, — сказал Эсперанс. — А вот чудовище не обманешь. Как бы ни выглядела женщина и где бы она ни пряталась, хоть в глубине своего тела, хоть в темноте былого, хоть на свету грядущего, — чудовище всегда узнает ее.
