Майра - Пророк
Александр вспомнил их ссоры в последние месяцы, чудовищные слова, которые они бросали друг другу в запале. Его глаза мельком скользнули по обложке книги на прикроватной тумбе, по полустертым от частого чтения буквам заглавия – "Солнечный причал".
Как случилось, что то солнце осталось с нею на всю их совместную жизнь, ведь прошло столько лет? Он в растерянности раскрыл сборник и с недоумением смотрел на знакомые строчки – ему казалось, что Настя должна видеть там совсем другое. Для него в этих стихах была свежесть юности, память о возвращении живым, о возрождении дома души на пепелище… Для нее стихи сохранили его лицо – настоящее, любимое лицо, которое когда-то привлекло ее и навсегда стало частью ее жизни. Которое она, наверное, видела даже сквозь теперешние, совсем другие черты, так часто искаженные гневом, усталостью, раздражением. Которое оставалось для нее вечно светлым и неизменным, несмотря на рутину, годы и Бог знает что еще… Ту истину, ради которой можно перетерпеть и снести все на свете, даже муки, даже… даже смерть.
Межутов погасил свет и долго сидел в темноте, оглушенный, почти неживой. Потом встал и медленно двинулся в кабинет. Книга упала с его колен, когда он поднялся, но, видно, попала на коврик – коснулась пола почти беззвучно. Он уже не стал ее поднимать.
После спальни кабинет дохнул в лицо неестественной, книжной затхлостью и одиночеством. Межутов сел за стол, машинально сложил в стопку разбросанные брошюры и придвинул к себе листок со стихами. Каждая из наскоро набросанных строчек звучала теперь немного по-другому, но когда он дошел до последней чернильной точки, перед глазами его снова поплыли все те же, ненаписаннные им, слова. Они теперь двигались неторопливо и величаво, одно за другим проплывали и уходили в темноту, за пределы зрения, но Александр знал, что если он решится их написать, они вернутся и послушно лягут на бумагу. Сейчас он мог разглядеть за ними даже больше деталей. Ему казалось, что он узнает больницу, что мимо по коридору проскользнула знакомая человеческая фигура… Видимое по-прежнему вызывало в нем трепет, но это был уже не трепет страха, а мучительная смесь острой жалости, нежности, любви и бесконечного горя…
Межутов взял ручку и стал писать.
Когда все кончилось, у него почти не оставалось дыхания. Он вздохнул судорожно, так что на миг даже свет настольной лампы для него померк и пропал, а сердце, и без того болевшее, казалось, сжалось в маленькую раскаленную точку. Возможно, теперь написанное следовало сжечь, но он не решился и пока просто спрятал листок в ящик стола. Что-то внутри него стонало и пело, пело и стонало; еще вчера он не мог и представить подобного сочетания.
Довольно долго Александр не двигался, обессиленный, но потом к боли в груди добавилось еще и жжение в глазах. Он прижал веки пальцами, как часто делал после долгой работы за компьютером, и отняв ладони от лица, с удивлением посмотрел на них. Кончики пальцев были мокрыми. Мокрыми были ресницы, когда он моргнул. Что-то мокрое неторопливо ползло по его левой щеке.
Межутов положил голову на руки и впервые за много лет заплакал.
