Наталия Некрасова - Повесть о последнем кранки
А события после Совета этелрину понеслись бешеным скоком. В Анрэште собрались все недовольные этелрину. Туда стали стягиваться войска из их земель. Не скажу, что все кранки шли на это охотно. Дело было неслыханным — никогда со времен Фэгрэна кранки друг с другом не воевали. Бывали усобицы между родами, но никогда Саллан не переживал раскола. Это было явно против Заветов Фэгрэна, хотя и в защиту их. Было много Уходов — люди убивали себя, не желая оставаться в гибнущем мире. Стали убивать и тех, кто не желал присоединяться к Фэграйнам вместе со своими этелрину. Многие бежали в Шаннит. Зуалер метался между обеими сторонами, пытаясь не допустить самого худшего. Я говорил господину, чтобы тот просил помощи у государя, но он ответил, что присягу королю Араэну принесли только этелы Эршау, Зуалер и он сам. Только их земли под защитой короля. Остальные считают себя королю неподвластными. Даже те, кто поддержал на Совете Эмрэга-кранки. И если ильвейнские войска вступят в Саллан — будет резня пострашнее, чем в Риннане.
Как бы там ни было, господин был на удивление спокоен. Или, может, ему просто было уже все равно? Это я приставал к нему, убеждая его что-нибудь сделать, это меня постоянно преследовали дурные сны. Он же был спокоен… Как будто знал, что все будет так, как он задумал, кранки эдакий!
Мне не пришлось дожидаться свадьбы господина и принцессы Лайин в Саллане. Сначала Анэрна, сын Арнахиара, главы Фэграйнов, прислал гонца с требованием — это господину-то! — выдать им Эмрэн, дабы браком ее с Анэрной примирить кранки и доказать благость своих намерений. Я уж не стану говорить, как я от этой наглости взбеленился, если не считать того, что пойди господин им навстречу, это означало бы его смирение. А уж смирения от Эмрэга-кранки ждать было просто смешно. Он ответил гонцу, что будет так, как решила его сестра. Гонец уехал. А через два дня на нас напали. После Совета мне было дозволено иногда видеться с Эмрэн наедине. Мне было это мучительно, потому, что честь не позволяла нам переступить черты запрета, лежавшего на нас до свадьбы. Эмрэн фанатически стойко придерживалась старого обычая инетани. Мы не смели коснуться даже руки друг друга. Я иногда думал — а что будет, если ее сбросит лошадь? Мне что, и руки ей не подать тогда? А Эмрэн очень любила носиться сломя голову, мне это тоже очень нравилось. Но, когда мне удавалось ее настичь, я чувствовал себя обманутым… Я в тот вечер сопровождал Эмрэн на прогулке. Мы вернулись еще засветло, отдали коней ожидавшим нас слугам и пошли немного пройтись пешком. Замок был рядом. мы даже не помышляли о том, что здесь и сейчас может что-нибудь случиться. Эмрэн повела меня к холму, где Эмрайны хоронили пепел своих мертвых. Она сказала, что сегодня день Ухода ее отца, этела Эршау, и что она каждый год приходит сюда в это день. Там нас и подстерегли. Нас спасло только почти звериное чутье Эмрэн, успевшей отпрыгнуть в сторону за какое-то мгновение до того, как на нас набросились. Они явно хорошо знали обычай Эмрэн и не зря ждали именно нас именно здесь. Их было четверо, лиц я не разглядел. У меня был только длинный кинжал, им я свалил одного и еще одного ранил, но тут меня ударили в спину. Я упал. Попробовал подняться… Помню только, как страшно удивился тому, что руки почти не слушаются и так больно в спине. По-моему, мне удалось перевалиться на бок, потому, что я увидел стоявшую надо мной Эмрэн с тем самым бичом в руках, которым она когда-то забила волка. Она что-то пронзительно кричала и отбивалась от двух мужчин. На ее крик примчались слуги — те, что забрали наших коней, и нападавшие убежали, оставив на земле тело убитого мной. Но это мне рассказали потом. А тогда я уже ничего не видел. Потом мне также сказали, что на убитом не было никаких знаков, и нельзя было определить, кто его послал напасть на нас. Это нападение было страшным оскорблением для Эмрайнов. Нападение на человека в его земле, возле его замка, считалось почти открытым вызовом. Только вызывающий решил не открывать своего лица…
Провалялся я по людским меркам не так уж и долго — пять дней. И все потому, что лечили меня кранки. У людских лекарей я бы просто умер. Это были прекрасные пять дней. Естественно, потому, что за мной ухаживала моя Эмрэн, правда, и госпожа Тимарэт ей помогала. Я чувствовал себя раненым героем и с полным удовольствием страдал. Видимо, в этих новомодных романах о благородных рыцарях и прекрасных дамах не все заведомое вранье. Хотя чувствительность оных иногда набивает мне оскомину. Единственное, что мучило меня тогда, так это то, что рану я получил в спину. Хоть и не на поле боя, но все равно неловко. И еще я не знал, кому мстить. Ладно, вернусь к тогдашним событиям. Как только я стал способен ехать в повозке, мой господин отправил меня и госпожу Эмрэн в Шаннит под опеку господина Шанфелласа. С нами он отправил письмо государю Араэну, которое я должен был передать ему в собственные руки, как только окончательно оправлюсь и смогу поехать с Шанфелласом в Ильвенну.
XXI. ОРАКУЛ
…и, шагнув, оказалась в нигде. Вокруг была полнейшая темнота и тишина, поглощавшая даже звуки ее дыхания и биения сердца. На мгновение Зимарун забеспокоилась, как же она будет говорить, когда ничего не слышно. Ощущение пространства тоже исчезло, как и чувство направления. Не было понятно, где "впереди", где "позади", единственной точкой привязки осталось "внизу" — под ногами, вроде, был пол. Но когда она наклонилась, чтобы потрогать его рукой, не ощутила ничего. Непонятно было и то, есть ли у этого места границы — с одинаковой вероятностью можно было представить, что это огромное незамкнутое пространство или наоборот, все сближающиеся и грозящие задавить стены. Зимарун даже не знала, существует ли она сама. И где тут искать того, к кому она пришла со своими мольбами и вопросами?
— Да тут я, — раздался голос. Он был везде, даже в самой Зимарун. Очень похоже на молчаливые разговоры в день Луэт-лунн, но голос был окрашен, его даже можно было бы потом узнать.
— Навряд ли, — отозвался тот же голос с едва уловимой насмешкой.
— Почему? — растерянно спросила Зимарун.
— Ну, хотя бы потому, что ты слышишь мужской голос. Другие слышали женский, старческий — какой угодно.
— А ты где?
— А везде.
— Но где? Тут ничего не поймешь…
— А это я и есть. Тут все я.
Короткое молчание.
— И я в тебе?
— Пожалуй. Или я в тебе. Не все ли равно? Главное, что я вижу тебя насквозь. Это важно. Словами не всегда правильно выразишь то, о чем хочешь спросить или попросить.
Зимарун стало неуютно и стыдно. Как будто при всех раздели догола.
— А чего стыдиться? Я же никому не скажу.
