Елена Хаецкая - Нелегал
— Ты любишь Достоевского? — удивилась Юдифь.
— Не я, а Моран, — поморщился Авденаго. — Он меня экзаменует. Заставляет чуть ли не наизусть учить.
— Ясно, — сказала Юдифь. Авденаго хотелось бы думать, что сочувственно.
Он решил уточнить кое-какие обстоятельства и спросил:
— А про что с тобой разговаривает Моран по телефону?
— Так, — ответила она уклончиво. И видя, что лицо Авденаго омрачилось, прибавила: — Например, уведомил о том, что ты здесь появишься, и просил позаботиться.
— И как ты будешь обо мне заботиться?
— Еще не знаю… Могу показать мою коллекцию старых открыток. Знаешь, забытых. Их писали на новый год, но они завалились между стеной и почтовым ящиком и пролежали больше сорока лет. Пока ящик не сняли, чтобы заменить. И между обоями — тоже есть парочка любопытных.
— Да я уж понял, что все самое интересное происходит между обоями, — сказал Авденаго.
Юдифь бросила на него быстрый взгляд:
— А все самое замечательное в мировой литературе и в любовных письмах было написано между строк.
* * *Вместе с Юдифью Авденаго исследовал новый для него мир — других занятий у него все равно не имелось. Он читал газеты, сообщавшие о взятии Кенигсберга, о смерти Сталина, о полете Юрия Гагарина, о визитах Индиры Ганди в Советский Союз. Его поражало: как скучно и суконно были написаны эти статьи. Неужели Моран прав, и люди настолько изменились! То, о чем впоследствии создавали романы, газетчики втискивали в строки нудного официоза.
Когда Авденаго поделился этим соображением с Юдифью, девушка сказала:
— Зато и была создана великая русская литература. Чем меньше беллетристики в газетах, тем больше ее в книжках…
И прибавила:
— Собственно, книги — это все то, что люди вычитывали между строк, когда читали газеты. Вот видишь, как важно умение видеть то, чего на самом деле будто и нет.
— Эдак до чего угодно можно договориться, — возразил Авденаго. — Увидишь то, чего нет, и таких дров наломаешь!
— Нет, надо же правильно видеть, а не с бухты-барахты, — поморщилась Юдифь. — Всему тебя обучать надо, Авденаго, ты просто младенец какой-то.
— Младенцев ничему обучать не надо, — огрызнулся Авденаго. — Они жрут и гадят без всякого обучения.
— Ну, потом-то все-таки их чему-то обучают, — слабо возразила Юдифь. — Грамоте, к примеру. Я же не утверждаю, что маленького ребенка надлежит сразу же приучать к чтению между строк. Это — высшее искусство. Тут и взрослый человек запросто запутается.
— Уговорила, — вздохнул Авденаго.
Он не мог решить, нравится ли ему Юдифь. Иногда она его жутко раздражала. Так и хотелось взять ее тоненькую чумазенькую шею и сдавить двумя пальцами. Чтоб, значит, затрепыхалась. А иногда Юдифь его забавляла. Очевидно, эта мысль относилась к числу примитивных, потому что Юдифь без труда ее прочитала. Она обхватила Авденаго за талию и прижалась головой к его плечу.
— Когда тебе захочется меня придушить, — прошептала она, — сосчитай до пяти и вспомни пять хороших вещей, которые были со мной связаны.
— Всего пять?
Он вдохнул запах немытых серых волос, погладил ее спину, ощутил ладонью колючие лопатки.
— У нас в квартире все равно обычно нет воды, — сказала Юдифь, предупреждая его следующую мысль. — Я как-то раз повернула на кухне вентиль, а из крана выбежали пауки. Очень маленькие красные паучата. Их если ловить, то всегда давишь, такие они нежные.
— Угу, — сказал Авденаго. — А ты к нам заходи, я тебя умою.
— От воды я разбухну, — возразила Юдифь. — Я перестану быть бумажной и не смогу больше жить между обоями.
— Тебе это так важно? Жить между обоями?
Юдифь пожала плечами.
— Ну, — сказала она, — не могу утверждать, чтобы это было принципиально важно. Принципиально важных вещей в жизни вообще не так-то много, и что хуже всего — никогда этого не знаешь наверняка. Что-то кажется важным, а на деле ерунда, а другое — напротив.
— В таком случае, что мешает тебе попробовать? — осведомился Авденаго.
— Просто я никогда не знала никакой другой жизни, — объяснила Юдифь. — Я всегда существовала только между обоями и стеной. Страх перемен присущ всем живым существам в силу инстинкта самосохранения. Этот инстинкт есть даже у неодушевленных предметов. И все потому, что перемены могут оказаться губительными.
Авденаго подумал о такой кошмарной для Юдифи вещи, которая называется «евроремонт», — о полном отрицании обоев. Кажется, девушка даже не догадывается о том, что подобное возможно.
Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадывается. У нее, читающей обрывки старых газет, и без того хватает кошмаров.
— Все-таки иногда перемены бывают к лучшему, — заявил Авденаго.
Но Юдифь на эту удочку не попалась. Она сверкнула серыми глазами и подбоченилась.
— Назови хотя бы одну перемену в своей жизни, которая была бы к лучшему! — потребовала девушка.
Авденаго задумался. Разговор вдруг взял и сделался серьезным.
— Возможно, — медленно проговорил молодой человек, сам не веря собственным словам, — начало жизни у Морана… Эта перемена пошла мне на пользу.
— Почему?
— Потому что раньше я слишком хорошо знал свое будущее. А теперь не знаю.
— И это хорошо?
— Да.
— Глупости! — возразила Юдифь.
Авденаго надулся.
— Если бы ты имела хотя бы малейшее понятие о том, какое мне предстояло будущее, ты бы так не говорила.
— Все равно, ты болтаешь глупости, — упрямо стояла на своем Юдифь. — Во-первых, ты не знал своего будущего. Во-вторых, оно не было таким уж кошмарным…
— Ты победила, — сдался Авденаго. Ему расхотелось спорить, поэтому для убедительности он прибавил: — Твой ответ — самый правильный, а я — чертовски и непоправимо глуп.
— Точно! — обрадовалась она и поцеловала его в висок. И вдруг замерла. — Смотри, — прошептала Юдифь, указывая пальцем, — чужаки…
По зловещему коридору пробирались люди, которые совершенно точно не являлись жильцами квартиры. Авденаго уже научился отличать здешних обитателей от любых других представителей человечества. Чужаки были, в отличие от аборигенов, слишком земными, слишком реальными. В них было слишком мало пыли, пауков, рассыпающейся бумаги, трухи от химических карандашей, нафталина, раскрошенных папирос, моли, фиолетовых чернил.
Впереди шествовала женщина, скорбная и внушительная. Сейчас она казалась немного растерянной, поэтому ее губы постоянно растягивались в заискивающую улыбку. И все равно в этой улыбке сквозило тайное превосходство. Пусть сейчас она и зависит от каких-то посторонних людей; это не имеет никакого значения. Пройдя все унижения, она вернется к себе домой и насладится победой.
