Елена Хаецкая - Нелегал
— Что, — сказал он с дерзостью отчаяния (терять-то, в общем, уже нечего!), — изучаете материал?
Моран поднял взгляд. Очень холодный.
— Я читаю книгу, — сказал он. — Сэра Вальтера Скотта. Его любил Достоевский. Хороший писатель.
— Да я, собственно, чай вам принес, — пробурчал Авденаго.
— Ты не находишь, что имя «Айвенго» заключает в себе нечто троллиное? — осведомился Моран. — Раз уж ты здесь, ответь.
— Оно мне всегда казалось странным, — отозвался Авденаго, умалчивая о том, что дальше чтения афиши «Ретроспектива памяти Высоцкого: Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» в исследовании данного опуса не продвинулся.
— И сходно с «Авденаго», — прибавил Моран, многозначительно двигая бровями.
— Ну уж нет! — возмутился Авденаго. — Давайте так: Айвенго — отдельно, а Авденаго — отдельно. Я не хочу, чтобы меня считали за… — Он прикинул, какое бы слово подобрать, и заключил: — За какого-нибудь маменькиного сынка и размазню.
— Айвенго вовсе не был размазней, здесь ты чудовищно несправедлив, но я понимаю, о чем ты говоришь, — торжественно кивнул Моран.
Он закрыл книгу, сел на диване и пощелкал пальцами. Авденаго тотчас подал ему чашку прямо в руки.
Моран отпил большой глоток. Он всегда пил крутой кипяток. Иначе ему было невкусно, как он объяснял.
— Вот скажите, — решился Авденаго, — почему так выходит, что одним достается все, а другим — ничего?
— Потому что в мире нет и никогда не будет справедливости в том понимании, которое вкладывают в это слово слабые люди, — тотчас ответил Моран. Он заметил удивление на лице своего собеседника и рассмеялся: — Что, не ожидал? Я тоже над этим размышлял, и не один день и не одну ночь, можешь мне поверить. Маленькая, человеческая, земная справедливость — миф. Существует только высшая и непостижимая справедливость, все остальное — фикция.
— Угу, — сказал Авденаго. — Я так и предполагал, что все безнадежно.
— Ну, не совсем… Бывают ведь еще случайности. Я, в конце концов, бываю! Я-то здесь для чего?
— Для чего?
— Чтобы вершить несправедливость. Что тебя обеспокоило, Авденаго?
— Ну, мало ли… Разное. В Индии дети голодают. И в Африке.
— Да, это проблема, — нахмурился Моран. — Я еще не разобрался с ее решением.
Некоторое время он рассуждал о мировой экономике и об экономике «третьего мира», причем сыпал цифрами и именами с непринужденностью телевизионного обозревателя. Авденаго не мог понять: вымышлены все эти факты или же Моран Джурич действительно интересовался вопросом.
Внезапно Моран прервал излияния.
— Еще не надоело? — спросил он язвительно.
— Что? — Авденаго как будто очнулся от гипноза.
— Я спрашиваю: не надоело тебе еще делать вид, будто тебя действительно так уж волнует проблема голодающих негритят?
— Если я увижу голодного негритенка, я непременно поделюсь с ним моей последней булкой, — заверил Авденаго.
— Так поступил бы всякий цивилизованный и порядочный человек, — торжественно провозгласил Моран. — Ты сдал первый тест на человечность и теперь можешь говорить о том, что по-настоящему беспокоит твое открытое всем скорбям сердце.
— Если по-настоящему… Вот почему одним людям — все, а другим — кукиш с маслом?
— Конкретнее, — потребовал Моран.
— Этот парень, Денисик, — Авденаго скривился.
— Да, — сразу кивнул Моран. — Очень сдержанный и симпатичный.
«И сумел увидеть Юдифь, хоть и не был созданием Морана, — прибавил мысленно Авденаго. — В отличие от кое-кого, не станем показывать пальцем».
— За него мать заплатила.
— Точно.
— Двадцать пять тысяч.
— Откуда тебе известно?
— Я подслушивал.
— Как ты посмел?
— Вы не запрещали.
Моран призадумался, вспоминая, а потом нехотя признал:
— Точно, не запрещал. Ну так и что с того? Мой бизнес тебя не касается.
— Просто обидно, — сказал Авденаго.
— Обидно — что?
— Что за Денисика мать заплатила. Моя бы приплатила, лишь бы от меня избавиться.
— Она избавилась от тебя совершенно бесплатно. Повезло женщине, — заметил Джурич Моран и вдруг плюнул. — Проклятье, опять кусок чашки откусил. Замени.
Авденаго подобрал черепок с пола, принял у Морана испорченную чашку и направился к выходу. Но в дверях он остановился.
— Зависть — очень мучительное чувство, — сказал Авденаго.
— Зрелое рассуждение, — похвалил Моран. — Чтение классиков пошло тебе на пользу. А кому ты завидуешь?
— Этому… Денисику.
— Поразительное признание! Смело можешь ему не завидовать. Я его в такое место отправил… просто жуть. Поверь Джуричу Морану, сынок. Ему там будет очень-очень плохо.
— Почему? — недоверчиво спросил Авденаго.
— Потому что он бежит от армейской службы, а там, куда он уже попал, — Моран бросил взгляд на часы, — идет война… Кровопролитная и все такое.
Против воли Авденаго улыбнулся. На душе у него потеплело. Он знал, что это плохо, но ничего не мог с собой поделать: известие о том, что Денисика прямо сейчас отправляют в штыковую атаку, согревало сердце.
— А знаешь ли, — медленно произнес вдруг Джурич Моран, — что такое невинность?
— Что? — Авденаго заморгал. Скачки хозяйских мыслей порой ввергали его в ступор.
— Когда ты в силу своей невинности не видишь мерзости и греха, даже если они прямо у тебя перед носом, — ответил Моран. — Приведу пример из собственной жизни. Впервые я прочитал «Москва-Петушки» обладая абсолютно чистой душой. Поэтому выражение «сучий потрох» я увидел как «сучий порох». Вот это невинность, а? А ты говоришь — позавидовал какому-то там Денисику!.. Да это просто детские забавы, про них и говорить-то не стоит!
Глава пятая
— Людей повидаешь, себя покажешь, — весело приговаривал Моран Джурич. — Да и я от твоей кислой физиономии отдохну.
Авденаго стоял посреди комнаты, кругом валялись пахнущие нафталином тряпки, а Моран увлеченно брал то одну, то другую из общей кучи, встряхивал, оглушительно чихал, прикладывал одежку к Авденаго, разглядывал и качал головой.
— Ты должен выглядеть идеально, — объяснил Моран. — В конце концов, нечасто я отправляю в странствия не какого-то там незнакомца, а своего человека. Подумай, какая ответственность! Ты будешь представлять самого Джурича Морана! Потом ты поймешь, как много мое имя значит для того мира… стоит только назвать мое имя, и сразу же принимаются трепетать народы!
Сперва Авденаго было интересно, потом — как-то неловко, а под конец сделалось томительно скучно.
