Александр Меньшов - Бледное солнце Сиверии
— Или ты тоже считаешь, что они обуза?
Холодок посерьезнел. Он никак не ожидал, что в разговор решусь вступить я, а не его товарищи.
— Друзья? — переспросил он.
Я успел уловить, как на какие-то лишь мгновения его лицо вдруг стало иным. Такое выражение, мне помниться, было у того разбойника с Больших валунов, когда он увидел смерть своего сына.
— В бою друг лишь тот, кто стоит рядом с тобой и бьется плечом к плечу.
— А если он испугался? Уже не товарищ?
— Тогда он трус.
— А ты сам никогда не боялся?
— Я? Нет.
Врёт. Нет такого человека, которому не было страшно в минуту опасности. Или же он тогда просто сумасшедший безумец.
— А я вот боялся…
— Кто бы сомневался! — тут уж Холодок работал на публику. — Воину нечего боятся. Он всегда…
— И я боялся, — поддержал меня Тур.
Я вдруг вспомнил, что кто-то говорил, что своё прозвище он получил за рогатый шлем, который, по слухам, добыл в бою против какого-то имперского солдата.
— Воину не следует бояться, — повторился Холодок, напрягаясь.
Он отложил свою порцию в сторону и с вызовом посмотрел на всех нас.
— Хорошо, что ты так думаешь, — продолжил Тур. — А то мы уж было подумывали, что в схватке струсишь.
Никто не заметил, что как на какую-то секунду лицо сотника застыло, словно маска. Образы прошлого промчались табуном, вынося наперёд старые неприятные воспоминания.
— Эта палка, над которой вы все так посмеиваетесь, — очень ровным голосом сказал Туча, — моя награда. Вместо меча. Я её таскаю с собой, потому как уже никогда не буду управляться оружием в битве. Ни в какой! Это — моя награда! Я ей горжусь. Другого мне не надо.
Туча смотрел на нас с таким вызовом в глазах, будто перед ним сейчас был авангард имперских солдат.
— А вот вам Лига доверит меч, чтобы вы, — тут Туча ткнул клюкой вперёд, целясь прямо в Тура, — её защищали… Как мать! Как сестру! Или жену, детей!.. Имперцы свою родину защищать умеют. Я тому свидетель. И защищают её до последнего вздоха! Они — славные ребята! Железные ребята! Орлы!.. А вы — дубины! Слабаки! Соплееды!.. Марш в хлев, убирать навоз!..
Тур явно подначивал Холодка, но тот этого не понял и напрягся.
— Такому смелому парню самое место на Святой Земле, — сказал я. — Но почему-то ты, Холодок, здесь, в Сиверии.
— А я там был.
— Да? И за какие подвиги тебя отправили сюда?
Холодок издал негромкий рык и резко сказал:
— Я - воин в пятом поколении. Мой отец, мой дед, отец моего деда…
— Ничего себе! — усмехнулся я. — Какие славные предки. А ты сам такой же?
Холодок поднялся во весь свой рост.
— Хочешь проверить?
— Нет, спасибо. Что-то нет желания.
Егорка сидел с открытым ртом, глядя то на меня, то на Холодка, то на остальных.
— Боишься? — боец сделал шаг вперёд.
Вот мы и пришли к логическому концу: скажу, что не боюсь, так вызовет на бой, а если отвечу, что боюсь, то стану опозоренным в его глазах, и, наверняка, в глазах дружинников. И что ещё хуже — в лице Егорки.
Я вдруг увидел в этом мальчишке себя…
Вон мой наставник Гуннар, дружинники — Эгнер, Юхан, Веум, Эйольф… Я их всех вспомнил. И вспомнил, как стоял среди них, и они казались мне просто великанами. Сильными, смелыми парнями. Воинами без страха и упрёка.
Я помнил, как меня учил Гуннар. Он ведь тоже говорил, что настоящий воин не имеет привязанностей. И я его слушал, как вот этот вот Егорка, развесив уши, внимая каждому слову… Каждому…
Это было так неожиданно, что я, право, растерялся.
И вдруг подумалось: если я действительно тот самый Сверр, то, сколько же мне лет? Сто, как минимум. А то и больше.
Сто лет! С ума сойти!
Если Бажена всё-таки права, то выживать мне помогает кровь единорога. Святая кровь… Вот только я не святой. Совсем не святой. И как это всё совмещается во мне?
Кто и зачем сделал мне этот дар? Какова цель? И какова моя судьба?
Перед глазами встал образ Жуги Исаева с фигуркой в руке.
— Мы называем их «масками», — сказал тогда он, показывая мне её. — Она живет и действует вне установленных правил…
Зачем я такой нужен? И кому?..
— Боишься? — повторил свой вопрос Холодок.
Моя заминка, созданная размышлениями, навела всех на мысль, что я действительно опасаюсь прямого столкновения.
А я вдруг подумал, что изменился. Буквально и года не прошло, а я изменился. Что-то во мне делало меня же мягче, человечнее. Уж не кровь ли единорога тут причастна?
На плечо легла тяжёлая рука Тура.
— Не стоит ерепениться, друзья. К добру это не приведёт… То, что ты, Холодок, хорош, мы все знаем. А ты, Сверр…
— Какой же он «сверр»? — не отступал Холодок. — Вы все думаете, что это его настоящее имя? Да его зовут каким-нибудь… каким-нибудь Лаптем Мужицким. А Сверром прозвался, чтобы перед нами покрасоваться. Это я «сверр»! Настоящий…
Я поднялся. Те двое дружинников, которые тогда были у Стержнева, и которых я хорошенько приложил, усмехались в усы. Они точно знали мне цену.
— Ты хочешь меня обидеть? — спокойным голосом спросил я.
— Какой ты догадливый!
— Ты назвал меня Лаптем Мужицким.
— Да, так и есть. И что?
— Судя по всему, ты ненавидишь крестьян.
— А чего их любить? Смерды! Слабаки и трусы. Вот я…
— Э-э! — вдруг поднялся рядом со мной Тур. — Я, между прочим, из смердов.
Сотник не выглядел сердитым. Нахмурился он лишь по привычке. Его зрачки расширились, и память выдала далёкие воспоминания, о которых он давным-давно позабыл.
Тур вспомнил мать, отца, пятерых его сестёр и братьев. Вспомнил, как очень тяжело жилось одной зимой. Холода тогда пришли очень рано, где-то в середине осени, не дав последней возможности собрать до конца и без того скудный урожай. К всему прочему на рыбацком промысле за всё лето особых деньжат отцу не заплатили. И семье пришлось зарезать корову…
Туру тогда было двенадцать. Худой. Высокий. Волосы цвета выгоревшей соломы, всклокоченные, торчащие во все стороны.
Ночью от голода сводило живот. И хотя родители отдавали свою порцию, утверждая, что им не хочется, Тур помнил тот огонёк в глазах матери, глядевшей на краюху ржаного хлеба, которую жадно делили между собой дети.
Той ночью он решился. Поутру собрал свои пожитки… Да какие там пожитки: запасная рубаха, дедов охотничий нож, тулуп из шкуры оленя, беличья шапка — вот, пожалуй, и всё.
Отец уже был во дворе. Он возился по хозяйству, когда увидел выходящего из дверей сына.
Встретились глазами. Так постояли несколько мгновений.
— Прощай, тятя, — проговорил Тур.
