Александр Меньшов - Бледное солнце Сиверии
Сотник обошёл наш немногочисленный отряд, насчитывающий вместе со мной двенадцать человек, лично проверив походное снаряжение.
Я стоял чуть в сторонке, дожидаясь когда Тур подойдёт ко мне.
— Где топор? — сердито буркнул он, разворачивая меня спиной к себе.
Тут я обратил внимание, что помимо вооружения, у всех людей отряда за поясами были заткнуты топоры. А у двоих кроме того ещё и длинные пилы.
— А ну-ка, Егорка, принеси-ка мне мой запасной, — крикнул сотник. — Запомни, — обращался Тур уже ко мне, — тут в лес без топора да огнива не ходят. Ясно?
— Само собой, — я не обижался. Пусть учит.
Тур вручил мне топор и потом вскомандовал в путь.
Рядом с его лошадью побежали два огромных лохматых пса. Грубые головы на длинных шеях, черно-белый окрас, глубокая мощная грудь — всё это выдавало в них местную таёжную породу. Её особенностью было то, что практически у всех собак оба глаза были разного цвета: один голубой, второй карий. Говорили, что одним глазом эти псы видят наш мир, вторым — скрытый мир духов.
Эта порода практически не гавкала. С издавна охотники брали их с собой на медведя, или тигра. Сами собаки по своей природе не были злыми. Скорее, эдакими добродушными увальнями, которым даже доверяли малых детей. Говорят, что они мирно уживались с кошками, безразлично глядя на их пакости.
Но вот лично я им отчего-то не очень понравился.
Едва Тур вышел из избы в сопровождении псов, как они замерли и исподлобья уставились на меня.
Тур резко свистнул и похлопал себя по бедру. Собаки несколько секунд колебались, а потом нехотя поплелись за хозяином.
Сотник потрепал их по загривку и что-то сказал. Я так понял, типа, что это свои люди. Потом Тур недобро глянул на меня и вскочил на коня.
Выехали через северо-западные ворота и направились по припорошенной дороге вниз к чуть заледенелому Вертышу. Переехав переправу, подле которой были несколько женщин, полоскающих бельё, мы очутились в густом еловом лесу.
Погода была хоть морозная, но ясная. Конь подо мной пару раз взбрыкнулся, проверяя седока, но потом спокойно последовал по дороге вслед за остальными.
— Надо до вечера добраться до Медвежьего порога, — сказал Тур, обращаясь ко всем. — Там и заночуем.
Порогами в Сиверии прозывали водопады, коими кишел Малый Вертыш, проистекающий из Соленого озера. Насколько я помню, когда разглядывал карту у Исаева, их здесь было как минимум четыре. Сразу у озера был Грозный, потом Медвежий, за Молотовкой шёл Малый порог и ещё один, весьма крутой и высокий — Гремящий, что в рукаве, текущем в Светолесье в Белое озеро. Но последний уже считался порогом другой реки, образованной слиянием Малого и Длинного Вертыша, и прозываемой просто — Вертыш.
В месте «столкновения» рек образовался огромный плес, с поэтичным названием Студёный. Говорили, что он довольно глубокий и рыбы в нём тьма-тьмущая.
Глядя на карту Исаева, я отмечал, что вторая река, Длинный Вертыш, действительно была весьма длинной. Её истоки начинались где-то в другом конце аллода у громадной горы, которая на карте обозначалась как Проклятый Храм. Долго петляя, словно заяц, по Сиверии, она стремительно врезалась в Малый Вертыш.
Дорога пролегала по Северному Уречью, которое согласно межевым разделениям, о коих упоминал на вече летописец Митрофан Гомонов, принадлежало людям. Противоположный берег, вернее нагорье сразу за Таёжной долиной — гоблинам.
Солёное озеро располагалось в каменном мешке, называемым Солёными горами. Сразу за ними было астральное море.
В лесу было тихо. В некоторых местах мы увидели женщин в купе с взрослыми детьми, собирающих шишки. Потом чуть дальше натолкнулись на мирно беседующих у костра дровосеков. Но к обеду лес совсем обезлюдел: дальше никто заезжать не рисковал.
Мы поехали в гору. Дорога стала труднее и лошади натужно похрапывали, взбираясь на крутой склон. Едва выехали наверх, как Тур предложил сделать небольшой привал.
Сам он ушёл на край скалы и долго всматривался вперёд.
Мне не было с кем особо разговаривать, потому пришлось обосноваться особнячком и слушать речи остальных.
Болтали в основном о каких-то понятным лишь сиверийцам делам. Среди отряда исконных жителей края насчитывалось семеро, остальные, как и я, были пришлыми.
Также отдельно держался молодой красивый воин, которого ребята прозывали Холодком. Надменность и гордая осанка выдавала в нём аристократические корни. У него была отменная выправка, хорошее оружие, за которым он не переставал ухаживать даже во время привала.
Заговорили о семьях. К этому времени уже вернулся Тур. Его хмурое лицо не выражало ничего, кроме внутренней сосредоточенности.
Раздали варившееся в котле мясо, по мискам разлили похлёбку.
— Давайте-ка жуйте по-быстрее, — заторопил сотник. — А то мы так и к утру до Медвежьего не доберёмся.
Солдаты застучали ложками, чуть прекратив разговоры, но потом снова вернулись к болтовне.
— Моя жена так оленину готовит, что просто пальчики оближешь! — хвастался один из ратников.
Холодок вдруг громко (причем намеренно громко) хмыкнул, при этом покосившись в мою сторону. Кривая ухмылка выдавала в нём лихого парня. Его серые глаза, острый нос и черная бородка, стриженная по столичной моде, дополняли портрет.
Холодок жадно ел свой кусок мяса. До этого он слушал разговоры, молча, изредка всё также ухмыляясь. Я заметил, что с ним мало кто общается, как впрочем, и он сам мало кому что-то рассказывал. При его приближении лица товарищей чуть кривились в неком презрении, однако никто не рисковал открыто что-то высказывать.
— Я, — вдруг Холодок подал голос, когда все чуть замолчали, — всегда считал, что мне необычайно повезло. Все эти жёны, бабы и вообще… Привязанность для воина не приемлема! Я давно это понял.
Мы, молча, смотрели на Холодка. Тот вытер рукавом жирные губы и надменно приосанился. Не знаю, какой он воин, но, думаю, что не плохой, иначе Стержнев такого бы при себе не держал.
Егорка, сидевший у костра, превратился в слух. Его глазки заблестели, ведь сейчас вот-вот начнут говорить о былых сражениях.
— А друзья-то у тебя есть? — спросил я.
Ратники теперь вдруг удивлённо посмотрели на меня. В их глазах я прочитал интерес к предстоящему разговору.
Для Защитников Лиги я ведь тоже был чужак. Только Влад отчего-то имел иное мнение.
— Или ты тоже считаешь, что они обуза?
Холодок посерьезнел. Он никак не ожидал, что в разговор решусь вступить я, а не его товарищи.
— Друзья? — переспросил он.
Я успел уловить, как на какие-то лишь мгновения его лицо вдруг стало иным. Такое выражение, мне помниться, было у того разбойника с Больших валунов, когда он увидел смерть своего сына.
