Франческа Хейг - Огненная проповедь
— Я Касс.
— Нет смысла с ним разговаривать, — сказала Исповедница. — Просто смотри. Это произойдет в ближайшее время, я чувствую уже несколько дней.
Человек приблизился и встал возле двери — через узкий люк я могла бы до него дотронуться. На одной руке не хватало кисти, сквозь сальные спутанные волосы проглядывало клеймо.
— Я уже много месяцев никого не видел, с тех пор как меня сюда привезли. — Он снова шагнул вперед и поднял руку.
А потом согнулся и внезапно осел на пол, как песочная насыпь под ливнем. Руки прижались к животу, тело дважды содрогнулось в конвульсиях. Он не издал ни звука, изо рта хлынула кровь, чернеющая в сумеречном свете. Больше человек не двигался.
Когда он упал, я не успела как-то среагировать или что-то сказать, просто отшатнулась. Прежде чем я успела бросить еще один взгляд, Исповедница схватила меня и развернула к себе.
— Видишь? Думаешь, ты здесь в безопасности? — Она толкнула меня к двери, сталь опалила холодом голые руки. — Его близнец так думала, потому что упрятала его сюда. Но она нажила в Синедрионе столько врагов, что даже камеры сохранения не смогли ее обезопасить. Не смогли добраться до него, так кто-то добрался непосредственно до нее.
Но я уже это знала. Ужас человеческой смерти опустился на меня с удвоенной силой. В тот момент, когда мужчина упал, я увидела женщину, ничком лежащую на кровати. Темные волосы аккуратно заплетены, а в спине торчит кинжал.
— Это дело рук Зака?
Исповедница пренебрежительно мотнула головой:
— Не на сей раз. Но суть не в этом. Тебе следует понять, что даже ему не под силу тебя обезопасить. Никаких гарантий. Конечно, сейчас твой брат в фаворе, но его планы очень амбициозны. Если его влияние в Синедрионе возрастет, то наверняка у желающих отыщется способ добраться до одного из вас.
Она стояла так близко, что я различала отдельные ресницы вокруг ее тусклых глаз и жилку, бьющуюся на лбу чуть левее клейма. Я смежила веки, но тьма лишь напомнила о человеке, который остался позади. Из его рта, словно язык, свисал сгусток крови. У меня перехватило дыхание.
Исповедница заговорила очень медленно:
— Ты должна начать помогать Заку, помогать мне. Если он потерпит неудачу, остальные советники на него ополчатся и доберутся до одного из вас.
— Я не стану вам помогать. — Я подумала о комнате с резервуарами, о том, что Зак сотворил с людьми в баках. Но все же те ужасы казались далекими по сравнению с кровоточащим телом на полу за спиной и безжалостным лицом Исповедницы нос к носу с моим. — Я не могу. Мне нечего вам сказать.
Мне даже стало интересно, как долго я смогу выдержать ее взгляд и не разрыдаться, но она вдруг отвернулась.
— Отведите ее обратно в камеру, — бросила Исповедница через плечо охранникам, уже удаляясь.
* * * * *
Моя жизнь ограничивалась темницей: полом, потолком, стенами. Беспощадностью двери. Я пыталась представить внешний мир: стебли свежескошенной пшеницы отбрасывают резкие тени под утренним солнцем, над широкой рекой простирается ночное небо. Но это лишь в моей голове, не на самом деле. Все это для меня оказалось потеряно, как и запах дождя, плеск реки, песок под ногами, предвосхищающий рассвет щебет птиц. Сейчас они представлялись менее реальными, чем видения комнаты с резервуарами или одутловатых тел, плавающих в тиши среди трубок. Ко мне все реже приходили картины Острова, словно отблески моря, неспособные проникнуть сквозь крепкие стены. Но хуже всего сказывалась бесконечность заключения. Я считала и считала дни, пока не почувствовала, что моя камера медленно переполняется ими, как водой. Я с трудом дышала под тяжестью потерянных недель, месяцев, а потом и лет.
Так вот как оно начинается — пресловутое безумие провидцев? Возможно, годы одиночного заключения подтолкнули, ускорили процесс. Вспомнилось, как отец обозвал провидца из Хавена выжившим из ума. Сейчас этот оборот речи звучал дословным описанием того, что творилось со мной. Зондирование Исповедницы, видения резервуаров были столь всепоглощающи, что в моей голове не осталось места для чего-либо еще, даже для меня самой.
Зак стал посещать меня все реже, едва ли раз в несколько месяцев. А когда приходил, я не могла с ним говорить. Его лицо заметно изменилось в годы моего заключения: на нем остались лишь губы, брат сильно похудел. Интересно, насколько изменилась я и заметил ли это Зак?
— Так не может продолжаться, — сказал он.
Я согласно кивнула — казалось, его слова отдаленно и глухо пробивались сквозь воду. Тесные стены и низкий потолок как будто сговорились отражать шум, удваивая его, так что некоторые слова звучали расплывчато. Из-за эха я не могла сосредоточиться и плохо улавливала смысл сказанного.
— Если бы это зависело от меня, — продолжил Зак, — я бы держал тебя здесь. Но мне требуется закончить кое-какие дела. Мне представлялось, что я смогу выпустить тебя отсюда, если ты окажешь содействие. Но ты ей отказываешь. — Не сложно догадаться, кому это «ей». — И она больше не хочет с этим мириться.
Он говорил так тихо, что я еле разбирала слова. Казалось, он тщательно прячет собственный страх. Зак наклонился ближе и повторил чуть громче:
— Если бы это зависело от меня, я держал бы тебя здесь.
Не знаю, почему ему так хотелось заверить меня в этом. Я отвернулась к стене.
Поначалу я не сообразила, почему сны о пустом баке навеяли на меня ледяной ужас: я ведь видела резервуары уже три года. От этих видений всегда тошнило, но я уже к ним привыкла и больше не вздрагивала от неожиданности, когда видела баки во снах. Я привыкла к ним, как к клейму на лбу. Почему же теперь, увидев бак, я вздрогнула и проснулась, облепленная мокрыми от пота простынями? Ведь пустой резервуар должен пугать не так сильно, как преследовавшие меня по ночам те, в которых уже плавали обитатели. Он стоял в зале, ожидая, когда его наполнят жизнью, и снился мне уже четвертую ночь подряд. Все тот же тусклый свет, все те же провода и трубки, сгруппировавшиеся сверху.
Стекло скруглялось как обычно, но на этот раз я заметила резкое отличие: оно изгибалось вокруг меня. Во рту я почувствовала трубку, ее давление в трахее и боль от натертой кожи в уголке губ. Я не могла сомкнуть челюсти, не могла вытолкнуть сладковатую жидкость, предательски заполнявшую все пространство бака. Глаза я тоже не могла закрыть. Вязкая жидкость искажала расплывающиеся окружающие предметы, словно горячее марево над полем в знойный летний полдень.
Проснувшись, я вопила, пока не сорвала горло и уже не могла выдавить из себя ни звука. Я выкрикивала имя Зака, пока этот единственный слог не обрел странные неузнаваемые формы. Я с первых дней в камерах сохранения знала, что на крик никто не отзовется, никто даже не подойдет к двери, но все равно орала.
