Франческа Хейг - Огненная проповедь
— Так будет ли этому конец? По твоей логике, мы все должны жить в комнатах с мягкими стенами — как омеги, так и альфы.
— Не по моей. Так всегда происходило: людьми манипулировали, используя их близких. Даже До. Если требовалось как-то повлиять на интересующего человека, злодеи могли похитить его жену, любимого человека, ребенка. Единственная разница — сейчас можно осуществить это более надёжно, через близнеца. Даже До приходилось беречь спину. А сейчас нужно беречь две спины. Всё просто и понятно.
— Тебе все кажется таким простым и понятным, потому что для тебя близнец — только обуза. Ты параноик.
— А ты непроходимая дурёха.
Он задержался еще на несколько минут. Мы сидели лицом к двери на противоположных концах узкой лежанки в одинаковых позах: откинув головы на стену и прижав колени к груди.
— Ты поэтому спустился ко мне? — спросила я, когда он встал и открыл дверь. — Потому что не можешь доверять никому в Синедрионе?
— Если я скажу «да», ты можешь подумать, что я доверяю тебе, — отозвался он и закрыл за собой дверь. Я услышала скрежет поворачивающегося в замке ключа.
* * * * *
По моим подсчетам прошел год, как я не видела неба. В тусклом мирке камеры сохранения изменились даже мои сны, как и дневные видения. Когда мне впервые пригрезился Остров, я подумала, что это лишь фантазии, с помощью которых я пытаюсь смягчить ужас заключения. Но теперь мне в голову стали вторгаться новые, более темные картины. Поначалу я даже подозревала, что это болезненные галлюцинации, что муки долгой изоляции нашли отражение в видениях. Отсчитывая дни пребывания в камере сохранения, я все меньше доверяла своему разуму. Но картины, которые приходили ко мне, были слишком чужды и слишком логичны, чтобы полагать их всего лишь выдумкой. Детали казались слишком яркими для простого воображения: стеклянные резервуары, реалистичные вплоть до резиновых уплотнителей в основании. Огни на черных металлических над каждым резервуаром, всегда мигающие зеленым светом с постоянным интервалом. Эластичные бежевые трубы, выходящие сверху из каждой емкости.
Как я могла выдумать подобное, если даже не понимала, что вижу? Лишь догадывалась, что это такое же табу, как и стеклянный светящийся шар у меня под потолком. Окружавшие резервуары трубы и провода принадлежали временам До, как и вся эта электрическая алхимия. Так же неестественно холодно светились огни: просто свет, никакого тепла. Это была машина. Но машина для чего? Она казалась ужасней и притягательней, чем я представляла по слухам о временах До. Сплетение проводов и труб выглядело кустарным и беспорядочным, но вся пульсирующая махина — огни и резервуары — представлялась такой огромной и сложной, что впечатляла до дрожи в коленках.
Сначала я видела только их. А затем появились тела, плавающие внутри в вязкой жидкости, которая замедляла движения — даже волосы колебались медленно, словно в летаргии. У каждого изо рта шла трубка. Но страшнее выглядели глаза: у большинства закрытые, но даже у тех немногих, кто их открывал, взгляд оставался абсолютно пустым. Не люди — развалины. Я вспомнила, что сказал Зак, когда я пожаловалась на условия содержания: «Знай, для некоторых близнецов есть вещи и похуже». Я чувствовала эти резервуары более отчётливо, когда приходил Зак, хотя он теперь не часто удостаивал меня визитом. Видение помещения с емкостями приклеилось к нему, словно запах. Стоило мне услышать скрежет ключа в замке, я видела смутные очертания тех лиц. Когда Зак уходил, меня переполняли образы закрытых глаз и открытых ртов. Они все были омегами, подвешенными в безвременье этих стеклянных баков. Постепенно картины стали приходить ко мне почти постоянно, тогда как брат приходил все реже. Я чувствовала, что вполне конкретное помещение с емкостями не только реально, но и расположено где-то поблизости. Я не только ощущала его, я могла по нему ориентироваться: комната на самом деле находилась где-то примерно в ста шагах от моей камеры, она стала как бы точкой отсчета, как когда-то река в родной долине. Теперь на моей воображаемой карте имелись два ориентира: камера и помещение с резервуарами. А река находилась под ними. Я чувствовала глубоко под ногами непрерывное течение, словно упрекающее меня в неподвижности.
* * * * *
В один прекрасный день Исповедница открыла дверь, но внутрь камеры не зашла, а приказала, придерживая дверь:
— Вставай.
Я не выходила наружу уже больше года и даже подумала, что она решила поиздеваться. Последние несколько месяцев я подозревала, что начала сходить с ума, и сейчас, глядя в просвет, испугалась, что даже полоска коридора за дверью всего лишь плод моего воображения, всего лишь мираж.
— Поторопись. Я хочу тебе кое-что показать. У нас мало времени.
Хотя Исповедницу, смотрящую на меня с нетерпением, сопровождали трое вооруженных стражников, я не смогла скрыть волнения, когда переступила порог.
Она отказалась сообщить, куда меня ведет, и вообще никак не реагировала на вопросы. Исповедница быстро шла на несколько шагов впереди меня, а охранники следовали позади практически вплотную. Наш путь оказался коротким: вдоль по коридору через еще одну дверь, затем вниз по лестнице, и снова двери, двери.
— Мы не наружу идем? — поинтересовалась я, наблюдая за вереницей дверей, столь похожих на мою собственную: серая сталь, узкий паз для подносов с едой внизу, люк для наблюдения, который открывался лишь с внешней стороны.
— Это не увеселительная прогулка. Тебе нужно кое-что увидеть.
Она подошла к третьей двери и открыла люк. Такой же, как в моей камере, но его явно отворяли нечасто. Заслонка шла туго, скрипя от ржавчины.
Исповедница отступила и указала на отверстие:
— Сюда.
Я шагнула вперед, приникла ближе: тут было намного темнее, чем в камере — ни одной лампы на протяжении всего коридора. Когда глаза привыкли, я разглядела, что камера в точности повторяла мою. Та же узкая лежанка, те же серые стены.
— Присмотрись внимательнее. — Дыхание Исповедницы опалило мое ухо.
И тогда я увидела человека. Он стоял у стены и с опаской смотрел на дверь.
— Кто ты? — Он шагнул вперед, прищурившись, чтобы получше меня рассмотреть. Его голос звучал так же скрипуче, как петли на зарешеченном люке.
— Не разговаривай с ним, просто смотри.
— Кто ты? — На этот раз его слова прозвучали громче.
Он выглядел лет на десять старше меня. Я не видела его раньше, когда заключенным еще позволялось общаться, но длинная борода и бледная кожа доказывали, что его привезли в камеры сохранения далеко не вчера.
