Антон Карелин - Книга Холмов
— Вы разрезали ему солнечное сплетение и убили его.
— Я лично проводил операцию, в которой он не выжил. Знаешь, почему?
— Почему? — одними губами спросила Алейна.
— Не хотел стать чистым и исправить причиненное миру зло. Скверна стала так дорога ему, что он не мог отказаться от нее, и отравленный ею умер. Так и сказал мне: выбираю магию сверх жизни.
Девушка накрыла ладонью лоб, будто оттуда рвались запретные, опасные мысли, и ей нужно было удержать их.
— Ты очень везучий человек, — выдохнула она, не поднимая глаз.
— Почему?
— Потому что Анна сейчас без сознания.
— Я понимаю, — мягко сказал канзорец, — вы видите друг в друге людей. Отчасти вы и являетесь людьми. Заблудшие не понимают, какой вред несут, им требуется лишь объяснить. Другие сознают, что магия разрушает мир, но не хотят отказаться от ее легких богатств, ведь мир рухнет не завтра, а им хватит на безбедную, почетную жизнь. Они осознанно и подло разрушают все, что нам дорого.
— Доказательства, — прогудел стальной воин. — Где доказательства? За полгода мы не увидели ни одного.
— Полгода, — покачал головой Ганс. — Слепым не хватит и жизни, чтобы увидеть то, что им не по душе. А доказательствам шесть с половиной столетий. Фройляйн, ты читала «Безупречную Чистоту»?
— Нет! К чему мне читать книгу, которая поливает мерзостью то, что мне дорого?! Ты не ощущал рук Богини у себя на плечах. Ты не чувствовал щедрость ее любви к каждому живому существу, не отводил смерть ее рукой! Тебя не переполняла радость от возможности сделать мир лучше, которую дает Хальда!
— Если бы на лицах богов были ужасные и отталкивающие маски вместо вызывающих обожание, им бы служили единицы. Конечно, их лики будут прекрасны. А последствия их дел вы увидите лишь когда они снова обернутся катастрофой.
— Шесть столетий, — сказал Дмитриус. — Вы гоните магов, которые «разрушают мир». За шесть столетий он так не разрушился, и даже хуже не стал. Ведь правда?
— Только благодаря Чистоте. И потому что боги были мертвы. Но теперь они вернулись и снова порабощают людей. Угроза гибели страшнее, чем раньше. Под властью богов мир падет, снова случится Нисхождение, и на этот раз оно будет — последним. Боги уцелеют, и создадут себе мир заново, создадут себе новых рабов — а вот мы погибнем в муках и огне, как гибли семьсот тридцать два года назад… и три полных столетия после. Наша жизнь была спасена лишь Чистотой. Но вы не читали Книгу, вы отворачиваетесь от истины.
— Ты тоже не знаешь, о чем говоришь! Ты не видел, как Матерь оказывает милосердие даже себе во вред. Ты не знаешь ее.
— Но и ты не знаешь, девочка. Твоя богиня не говорит с тобой напрямую. И ни с кем из вас. Только туманные откровения. Почему?
— Я… — Алейна запнулась, трепещущий взгляд ее зеленых глаз метался, грудь распирала жажда объяснить. — Хальда и боги Союза… Ты читал «Открытый Союз»?
— Читал, — ответил канзорец. — Читал и «Апологию чудотворцев», и «Схизму Орнатуса». И «Восхождение и падение Мистиков». Я понимаю, что друг для друга вы люди. Но для нас, нультов, вы истоки миазмов, чаши скверны — поскольку мы видим, каждый день вне Канзората видим вашу грязь. Мы ее чувствуем, всем существом, всей кожей. Я чувствую ее постоянно, находясь рядом с каждым из вас. Иногда скверна так сильна, что хочется содрать с себя кожу, лишь бы не чувствовать ее. К счастью, в тебе не настолько.
Алейна тяжело дышала, как после бега в гору. Она не была проповедницей, всего лишь лекарем. А панцер знал, что говорить.
— Поэтому, девочка, тебя еще можно спасти. Моей дочери девять, у нее голубые глаза и светлые локоны, но она все равно похожа на тебя. Ради нее я здесь, на этой войне, в чужой земле среди уродов из рода людей. Сколько тебе, шестнадцать? Еще можешь спастись. Если сдашься, я сам проведу десеквенцию, и потом отпущу на все четыре стороны. И ты не причинишь вреда миру. Тебя не сожгут на синем костре.
— Потому что я умру раньше, у тебя под ножом.
— Это зависит от твоей воли. Если решишься, то выживешь. Я буду беречь тебя, я буду… нежен.
— Заткнись, — гулко раздалось изнутри Дмитриуса, и его поднятая рука нехорошо заскрежетала. — Или я подвергну десеквенции твои яйца, вот этим кулаком.
Герртруд посмотрел на него с вниманием в глубоко посаженых синих глазах.
— Стальной гигант. Интересный способ существовать. Боюсь, для тебя спасения уже нет.
— Мне и так ништяк, — глухо ответил тот.
— Твой голос звучит то гулко и с эхом, то глухо, — заметил герртруд, измученно ерзая в цепях и звеня кандалами. — Отчего так?
— От того, где находится жопа гремлина, — проронил латный воин.
— Не понял. Объясни.
— Когда она снизу, значит, сверху есть место. А когда он лезет наверх, чтобы глянуть сквозь забрало на очередного феерического мудака, с которым нас сводит судьба, вот как сейчас… его сморщенная задница садится прямо на мою полную магической скверны душу, и приглушает ретранслятор… Зачем ты вообще про это спросил?
— Чтобы отвлечь твое внимание и переключить твой невероятно острый слух на мой голос. — ответил герртруд.
В воздухе мелькнули две ленты. Ремень Карла ударил Дмитриуса пряжкой в плечо, яркий синий разряд, гремлины внутри возопили и глухо бухнулись вниз. Ремень Вирги ударил Алейну в плечо, обжег яркой вспышкой, она дернулась от разряда и упала на траву с поблекшими, широко раскрытыми глазами. В воздухе запахло серой и, наоборот, свежестью.
Дмитриусу было, мягко говоря, наплевать на синий удар, хоть плевать было и нечем. Он уже вскидывал руку, чтобы выстрелить в герртруда железным болтом прямо из запястья, но пронзительно-синие глаза заглянули сквозь доспех ему в душу. Ледяной холод чистоты разлился, отключая все чувства, и стальной воин замер словно статуя. В основе ходячего доспеха лежала магия, позволявшая ему чувствовать стальное тело и управлять им, нульт развеял эту магию, хоть и ненадолго.
— Слишком медленный и слишком греховный, — кивнул Ганс. — А вы, быстрее!!
Солдаты трясли руками, и кисти обоих выглядели странно, словно бесформенная мягкая глина. Хотя сейчас уже распрямлялись и твердели. Пока герртруд умело отвлекал наивного противника, они успели освободить руки и снять с пояса ремни, которыми хлестнули лисов. Но сапоги все еще были в кандалах. Как только руки обрели хоть какую-то твердость, каждый из солдат сорвал одну из неприметных пуговиц с боковой пристежки и, наклоняясь, сдавил, вжимая ее в кандалы. Резкий кислый запах, странное шипение, железные кольца и цепи невероятно быстро покрыла бурая ржа. Еще несколько секунд, церштурунги с силой дернулись — и оковы лопнули с сухим треском, наполовину рассыпавшись трухой.
