Джек Финней - Цирк доктора Лао
Он вышел, и над лесом мягко засияла радуга, черные жрецы пали перед ним ниц и замерли, демонстрируя полное повиновение. Мумбо-Юмбо ступал по их распростертым телам.
Черные девы не отрываясь смотрели на него, сладострастно подрагивая телом и пытаясь привлечь его внимание робкими знаками. Мумбо-Юмбо внимательно оглядел девушек, потрогав, пощупав и ущипнув каждую из них. Он надавливал, тер, обстукивал и кусал их. Он целовал их, тер им носы, дергал за уши, пробовал на вкус их языки, обнюхивал и мял груди; девы терпеливо сносили все, прижимаясь к нему и тая от его прикосновений. Но, там не менее, они не понравились ему. Он схватил дубинку и ударами сбил их на землю, в грязь. Затем он принялся бить и пинать жрецов, выкрикивая им в лицо слова неудовольствия.
Жрецы собрались вместе и стали о чем-то совещаться. Один из них обратился к божеству, но Мумбо-Юмбо оттолкнул жреца, и тот пал в грязь рядом с отвергнутыми девственницами.
Тогда остальные жрецы бросились в хижину и вернулись оттуда, неся большой крест, к которому была привязана светловолосая белокожая девушка. Они бросили крест к ногам божества и скрылись. Мумбо-Юмбо посмотрел на девушку и остался доволен. Он отвязал ее от креста, поднял за волосы и скрылся с ней к лесу.
– Ух! – завопил Пол Конрад. – Боже, как я завидую этому парню.
– Заткнись! – закричал старик в брюках для гольфа. – Неужели вы, сопляки чертовы, не можете хоть немного помолчать? Черт побери, не забывайте, где вы находитесь.
– Ну, если тебе не нравится, дедуля, надо что-то делать, – посоветовал Слик Бромежски.
– Наконец-то я слышу от вас что-то разумное, – ответил старик. – Пойду пожалуюсь администрации, – и он с ворчанием вышел из шатра.
– Ты только представь себе – жаловаться администрации этого притона, – фыркнул Пол.
– Представляю, – фыркнул в ответ Слик.
Юнцы, посмеиваясь, вернулись к своим наблюдательным пунктам.
На серых камнях лежали нимфы, юные полные нимфы с животами, как у прачек, и бедрами, как у молодых кобылиц. В зарослях камыша на берегу моря прятался фавн. Он подглядывал за ними.
Розовый, юный и скромный был тот фавн, коротенький, словно маленький певчий, без рясы и псалтыря. Он стоял, укрытый зарослями, и смотрел на толстых распутных нимф, которые знали, что он на них смотрит. Они смеялись, болтали, показывая друг другу всякие непристойные штучки, а маленький фавн раздвигал заросли, чтобы лучше видеть.
Две нимфы танцевали, остальные смеялись, глядя на них, и подзадоривали; каждая из них краем глаза наблюдала за трепетавшим в зарослях фавном. Он же только смотрел, не осмеливаясь приблизиться; тогда нимфы позвали его и пригласили поиграть с ними. Но он помотал головой и не сдвинулся с места.
Нимфы играли, лениво гоняясь друг за дружкой, и каждая из них ждала, что остальные уйдут и она одна сможет спуститься к фавну. Он осторожно выбрался из зарослей, спрятался за камнем, готовый ретироваться в любую минуту, и смотрел на них. Нимфы делали вид, что не замечают его, вплетая цветы себе в волосы, кидаясь песком, прыгая и пронзительно смеясь. Одна из них посадила пчелу на плечо сестре, та укусила ее, и нимфа взвыла от боли, а затем яростно накинулась на обидчицу, они сцепились, кусаясь и царапаясь. Остальные нимфы смеялись, подзадоривали и кидали в дерущихся горсти песка, а маленький фавн подкрался немножко поближе.
Одна из нимф взяла ветку винограда и, предлагая фавну, медленно пошла к нему. Ее перепачканные ноги скользили по сухому песку, волосы были растрепаны и спутаны, на толстых ногах виднелись царапины и синяки. Она протянула фавну сморщенные, гнилые виноградины и криво усмехнулась своими толстыми губами, но отвращение взяло верх над любопытством, и фавн ретировался к морю. С грустью взглянув ему вслед, нимфа отбросила ягоды и вернулась к своим сестрам.
Сестры смеялись и дразнили ее. Рассерженная, она схватила палку и бросилась на них; с визгом и смехом нимфы брызну в разные стороны. Но краем глаза они продолжали следить за фавном.
Тогда красивейшая из них, стройнейшая и желаннейшая, отделилась от остальных и пошла по направлению к морю. А ее сестры, делая вид, что не замечают этого, вновь принялись танцевать и петь, то и дело окликая фавна, он сидел на корточках в кустах и смущенно следил за ними; но не откликался и не решался присоединиться к ним.
Они махали ему зелеными ветками, бросали в него маленькие ракушки, обзывали его и корчили рожи; взявшись за руки, они танцевали вокруг цветущего куста.
А нимфа, ушедшая от них, прокралась по откосу к морю и, скрытая зарослями, вошла в воду. По мелководью, невидимая за буйными зарослями тростника, она незаметно подошла к фавну сзади. А хоровод нимф, продолжая кружиться, приблизился к нему. Фавн, дрожа, припал к земле, продолжая смотреть на них.
Тихо, без всплеска нимфа выбралась на берег и притаилась за его спиной. Вдруг остальные нимфы разорвали хоровод и бросились к фавну. Он вскочил, пытаясь улизнуть к морю, но прекрасная нимфа была тут как тут. Она схватила фавна за руки, и толстые распутные нимфы окружили его своей развратной плотью. Они касались фавна своими похотливыми пальцами, вырывая его друг у друга, чтобы поцеловать целомудренные губы поцелуем похоти и разврата.
Он отбивался по-мальчишески отчаянно, нанося удары сердито, но слабо, словно боясь сделать больно, и на лице его мелькало выражение, не похожее на отчаяние и гнев; руки его скорее гладили, чем били.
Он упал на песок. Визжа и хохоча, нимфы повалились на колени рядом. В сплетении ног и рук рука фавна коснулась округлой груди прекрасной нимфы.
– Бог ты мой, – застонал Слик, – интересно, как это называлось у греков.
Снаружи раздался жалующийся голос старика в брюках для гольфа.
– Здесь они, доктор Лао, здесь. Если вы цените чувства остальных посетителей вашего цирка, то выгоните их отсюда.
– Я лазоблаться с ними! – сказал доктор. – Целтовы сопляки! Я лазоблаться с ними. Эй, Луб, Луб!
– Ну, сейчас, кажется, будет гонка! – криво усмехнулся Пол Конрад.
В шатер ворвалось что-то большое, черное и лохматое, сгребло юнцов в охапку и вынесло из шатра. Оно протащило их мимо ряда шатров и выбросило на тротуар Мэйн-стрит. Был ли это человек, медведь или русский, сказать наверняка никто не мог.
– Черт меня подери, если это не лучший вышибала из тех, что я видел в своей жизни, – прокомментировал случившееся карантинный инспектор и обратился к старику в брюках для гольфа.
– Пойдем, глянем еще, старина. Интересная штука.
Мистер Этайон созерцал морского змея, а морской змей, в свою очередь, созерцал мистера Этайона. Этайон закурил сигарету и выдохнул облачко серого дыма. Морской змей высунул язык – длинный, желтый, обнаженный нерв величиной с человеческую руку, чувствительный, изящно раздвоенный – орган вкуса и осязания, символ странных чувств, таинственным и темных, восходящих к временам изгнания человека из рая. Глаза мистера Этайона смотрели на змея через запыленные стекла очков. Глаза змея, неподвижные и немигающие, смотрели на корректора кошачьими зрачками, темными узкими эллипсами на медном фоне. Глаза корректора были обыкновенными зелеными глазами. Глаза змея – темными злыми самоцветами.
