Наталия Ипатова - Ледяное сердце Златовера
— Скажи-ка мне, Звен, саламандры бессмертны?
— Нет.
За сдержанной сухостью этого ответа я уловил все комплексы и разочарования не наделенных бессмертием народов Волшебной Страны.
— Мы живем даже меньше, чем вы, люди. Истрачиваем себя в огне. Такова специфика образа. Редкий саламандр доживает до шестидесяти лет, может быть, только ведущий исключительно аскетическую жизнь.
Мы пробирались жарким сентябрьским полднем по краю брошенной деревни. Грохотали цикады в высоком бурьяне, плети дикого винограда карабкались вверх, скрадывая своей насыщенной багряной красотой рассыпающуюся кладку домов, на изгородях, подставив солнцу бронзовые спины, грелись неподвижные сонные ящерицы. Внизу, у подножия холма широкий изгиб делала река. Я подозревал, что это — один из последних проблесков бабьего лета, краткая пауза ничегонеделания, позволяющая расслабиться во время Приключения. После Создателя самым большим в природе энергопотенциалом обладает земля, но, в отличие от Люитена, она щедро делится со всяким, кто пожелает взять. Расслабленно покачиваясь в седле, я одновременно пополнял запас душевных сил. Время собирать камни. Путешествие обещало приключения, которые могли потребовать всей возможной самоотдачи, решительных, быстрых и верных действий. Я был слишком образован, чтобы не знать: ничто не берется ниоткуда, и у всего есть свой источник. Поэтому в благодатный полдень, пока не происходило ровно ничего, я запасался впрок и одновременно подбирал материал для своей Огненной книги.
— А магия у вас есть?
Звенигор покачал головой.
— Как же так? — искренне изумился я. — Самый, можно сказать, загадочный народ Волшебной Страны, и на тебе! Нет магии? Звен, ты меня морочишь.
Сказав, я уже знал, что несправедлив к другу. Волшебные существа не владеют магией, поскольку не обладают собственной энергетикой. В сущности, они сами являются плодом магии. Они способны быть посредниками при ее явлении, как, например, гномы, создающие общепризнанные волшебные артефакты, но они никогда не были ее источниками. Они способны лишь брать, и только люди могут отдавать свое.
— Ты любил своего отца? — вдруг спросил Звенигор.
Я изумленно обернулся. Я полагал почему-то, что только я сам здесь задаю вопросы, однако выяснилось, что и саламандра интересуют какие-то аспекты личных отношений.
— Конечно, — искренне ответил я. — Но, понимаешь, я слишком мало его знал. Мне было только шесть лет, когда этот, — я свирепо ткнул пальцем в небо, — потребовал отца в свою Облачную Цитадель. Как ты знаешь, ему не противятся. В сущности, вместо живого отца я знал героя Белой книги. Почти канонизированную легенду.
— Не очень-то дружелюбно ты настроен к Люитену, верно?
— Верно, — жестко обронил я. — Одно время я его бешено ненавидел. Мне казалось, что такая значимая фигура не имеет права быть настолько бестактной, равнодушной и жестокой. Потом… потом мне стало его немного жаль. Звучит глуповато, правда? Но я думал, что его, в сущности, никто искренне не любит. Сильных не любит никто, я имею в виду — таких сильных. Им говорят: «Господи, дай!» И редко кто вспомнит: «Господи, спасибо!» И если он не любит, скажем, человечество, то разве человечество, по чести, не отвечает ему взаимностью? Ну кто способен честно, просто так, бескорыстно, не авансом за обещанные блага, любить бога? Да психология у нас не та!
— Ты все это к нему испытывал?
Я кивнул.
— Ну а потом… Видишь ли, раз он создал небо и землю, тьму и свет, ненависть и любовь, Добро и Зло… Он ведь сделал и все это, — я обвел рукой вокруг себя.
Стрекот цикад на фоне тишины, блаженствующие ящерицы на камнях.
— И как-то незаметно я смягчился к нашему небесному карателю. Мне как-то пришло в голову, что если он вправе осуждать нас, то, наверное, и мы вправе судить его, а это уже какое-то подобие паритета. И кое-что он сделал чертовски здорово, правда?
— Я думаю о Златовере, — сказал Звенигор. — Для меня его слово непререкаемо. Я за него умру и убью. Он — источник моей жизни и моего права на власть. Но… иногда я думаю, что Златовер… не из тех, кто вызывает любовь.
Я обернулся, увидел, что Звенигор, наклонив голову, спрятал лицо, и догадался, что осознание этого факта до сих пор причиняет боль. Я не решился как-то комментировать его. Ситуация настоятельно требовала перемены темы на более легкомысленную.
— Звен, а эта ваша текучесть плоти при высокотемпературном воздействии… Я понимаю, это не магия, а физика. Ты любой облик мог бы принять?
Я ждал ответа с некоторым напряжением. Во-первых, я никогда еще не встречал существ, способных к перевоплощению, а во-вторых… Ну, если Звенигор в состоянии сам проектировать свою внешность, понятно, почему он выглядит таким красавчиком. Но саламандр мигом развеял мои иллюзии.
— Перевоплощение происходит в соответствии с жестко заданными параметрами, — объяснил он. — Я имею конкретный, вполне узнаваемый облик в ящеричном варианте, и, будучи человеком, тоже не мог бы выглядеть по-другому.
Я вздохнул, немного разочарованный. С одной стороны, от меня ускользнула возможность ознакомиться с магией перевоплощения, магией не саламандра, а огня, если бы она имела здесь место, с другой — из-за того, что некоторым от рождения даром дается нечто, впоследствии привлекающее внимание особ противоположного пола. Судя по моему личному, и, надо сказать, довольно-таки никакому опыту, девушки должны были прямо липнуть к таким, как Звенигор. Честное слово, их разочарований даже жаль. Или… эй, братишка принц, а может, ты их не разочаровываешь? За время нашего продолжительного пути Звенигор во всем, что не касалось высокотемпературных воздействий, соответствовал представлениям об обычном человеке, а для химического анализа тканей не было условий. Ну вот разве что расшитых тонкой золотой нитью перчаток он не снимал никогда, обмолвившись, что руки вечно мерзнут. Впрочем, даже если эта причина была истинной, я очень сильно подозревал, что она не была единственной: на среднем пальце левой руки Звенигора под перчаткой угадывалось утолщение. Оно вполне объяснялось, если предположить, что принц прихватил с собой в дорогу некую важную печатку, отсутствие которой ограничивало полномочия его честолюбивого дядюшки, а присутствие — удостоверяло личность Звенигора. Перчатки же сохраняли его скромное инкогнито.
Я вытряхнул из головы опасные мысли. Еще в Хайпуре однокурсники основательно промыли мне мозги насчет особенно присущего людям шовинизма в отношении межвидовых браков. При возникновении этой темы я до сих пор мучительно смущаюсь, но, надо признать, что «аргументы» леди Рильки продвинули меня по дорожке преодоления предрассудков куда дальше, чем самый яростный спор.
