Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
— Ну да… я вообще живучая. — Странный взгляд, странное выражение лица и странное ощущение будто невидимая стена стала чуть выше.
— А лестница длинная, — Рубеус постарался выбросить мысли о стене, и те, другие, которые не о стене, тоже. — Давай, помогу.
Легкая. Нервная. Пугливо сжимается в дрожащий комок, но потом, точно опомнившись, обнимает за шею и, уткнувшись носом в грудь, невнятно шепчет.
— Прости. Ты не при чем, это воспоминания… не надо было их вытаскивать.
Ее страх причиняет боль, ее недоверие — унижает и бесит, но несмотря ни на что, он не отпустит Коннован. Почему — сам не знает. Нужна и все.
— Мы кого-то хороним? — Карл пил кофе мелкими глотками, чашка в его руках казалась игрушечной, но к процессу вице-диктатор относился со всей серьезностью.
Ужин подходил к концу, и честно говоря, Рубеус был рад. Взгляды, которыми обменивались эти двое, мимолетные улыбки, интонации, жесты — беседа на тайном языке, непосвященные не поймут.
Рубеус и не понимал. Чувствовал себя лишним и злился, и с каждой минутой злости становилось все больше и больше.
— Так как насчет бильярда?
Черт, кажется, он слишком ушел в себя и потерял нить беседы. Пришлось переспрашивать.
— Что?
— Бильярд, русский. Партия. А то, гляжу, тебе энергию некуда девать, снова вилки в штопора крутишь. Конни, ты как, не устала?
Он произнес это с такой заботой, что… вилка хрустнула в руке. Нужно взять себя в руки. Успокоиться.
— В бильярд? Идет. Три партии, зачет по последней. Ставка обычная.
Тяжелые шары слоновой кости белыми пятнами выделялись на темно-зеленом, почти черном сукне бильярдного стола. Коннован, устроившись в кресле, с молчаливым неодобрением наблюдала за происходящим. Карл подбросил монетку и, прихлопнув сверху ладонью, спросил.
— Орел или решка?
— Орел.
Решка. Разбивать выпало Карлу, следовательно, первую партию можно считать проигранной. Вице-диктатор долго, придирчиво подбирал кий, взвешивая, примеривая к руке, потом натирал мелом, отряхивал руки… ожидание бесит. Идиотская затея, лучше бы в Фехтовальный зал. Ей бы точно не понравилось. Интересно, за кого она сейчас боится: за него или за Карла?
Или за себя? Черт. Тысяча чертей. Обычная ставка — желание. Просьба. Приказ. Уступка. Выкуп.
Карл, выбрав позицию, бьет. Кажется, один есть. Нет, два. У дальней левой лузы будет третий, потом и четвертый, глядишь.
— Вот так они и разлетелись, — Карл не спешит, он вообще торопиться не будет.
— Кто они?
— Миры. Был один, стало два. Пожалуй, куб более подходящая аллегория. Представь два куба, совмещенных в четырех вершинах. Кубы вращаются, тогда как вершины неподвижны, более того, поскольку они совмещены, то являются общим элементом обоих миров. То есть на вершине в зависимости от везения или невезения можно попасть в тот или иной мир, — Карл прицелился.
— Они не могут вращаться при общих восьми вершинах.
— В классической геометрии не могут, но математика классической геометрией не исчерпывается, тем более, когда дело касается вещей столь неклассических. Восьмерка.
Шар послушно лег в угловую лузу. Карл же перешел на другой конец стола.
— Заодно допуская, что переходя из куба в куб спускаешься по грани, а даже в классической геометрии каждая грань ведет к четырем вершинам, становится понятен тот факт, почему ты, Конни, из Южного пятна вышла в Северное. Что до остального, то имеем Deus ex machina. Поздравляю, Коннован, весьма полезное знакомство.
— Она не бог, она — ребенок.
Взгляд блуждает по комнате, обминая бильярдный стол. И Карл, выцеливающий очередной шар, замирает.
— А с чего ты решила, что Бог не может быть ребенком? И знаешь, честно говоря, я рад, что она заперта там. Как-то не вдохновляет меня перспектива жить бок о бок с существом, чьи способности не поддаются анализу, а специфика возраста не позволяет надеяться, что у нее хватит ума их не использовать. Барьер, что бы он из себя не представлял, скорее во благо. Пятерка.
Удар, и плюс пять очков.
— Значит, экспедиций больше не будет? — спросила Коннован.
— Как по мне, то не хотелось бы. К подобным предупреждениям следует относиться более чем серьезно. Если столкнуть кубики, читай остановить вращение, то грани окажутся в одной плоскости времени и пространства, и тогда…две вещи не могут занимать одну и ту же точку одномоментно, какая-то из них исчезнет. Двойка.
Промах. Шар, ударившись о край бортика, откатился назад. Минус пять и довольно неплохие шансы уравнять счет.
— Советую попробовать с девяткой, ну или тройку. Тройка надежнее, но потом девятку не возьмешь. — Карл сел в кресло и, плеснув в бокал вина, поднял. — Ну, желаю удачи.
Девять. Три. Четыре. Одиннадцать. Пятнадцать. То ли пожелание легло, что называется в руку, то ли злость помогала, но партия осталась за ним. И следующая тоже. И последняя. А злость ушла.
— Поздравляю, успехи делаешь, — Карла проигрыш не огорчил, он спокойно собрал шары в ящик, обтер кий от мела и поставил на стойку. — Ладно, время позднее… или раннее, потом поговорим. Конни, солнце, тебе отдыхать пора.
Злость вспыхнула с новой силой. Какого черта?
— Какого черта ты ведешь себя, точно бык на корриде? Красной тряпкой перед носом помашут, ты и летишь, — Карл снова сидел в кресле перед камином, только на сей раз незажженным. Начищенная до блеска каминная решетка, выложенное кирпичом нутро и вылизанный огнем до черноты крюк.
— Что такое коррида?
— Коррида? Извини, постоянно забываю, что некоторые вещи здесь не известны. Коррида — это такое развлечение, когда два придурка — человек и бык — пытаются убить друг друга.
— Я не придурок.
— Да ну? А похоже, — Карл закрыл глаза. — Беспочвенная ревность, бессмысленная злость. Ради чего? Вернее, из-за кого?
— Она останется со мной.
— Так я разве был против?
— В Хельмсдорфе.
— Подожди еще неделю. Пусть она хотя бы постоять за себя сможет, если что. — Карл зевнул. — Полагаю, будет весело…
Коннован.
Неделя, которую я почему-то непременно должна была провести в Саммуш-ун, оказалась на удивление долгой. Рубеус куда-то исчез, вернее, я знала, куда — у Хранителя много дел, тем более во время войны — но от знания легче не становилось. И связь между нами была какой-то ненадежной. Она стала похожа на растянутую веревку, провисшую, местами истертую до того, что малейшее усилие и разорвется.
Я не хотела разрыва и закрывала глаза, отворачиваясь от эмоций, повисших на истончившейся струне. Чувство вины? Рубеус точно не виноват в том, что со мной произошло. Злость? Обида? Не понимаю. Не берусь толковать. Прошу прощения и закрываюсь барьером. Я еще не готова к разговору.
