Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
— Попробуй, — Ярви протянула черный кусок печени, с которого перезревшими ягодами брусники скатывались капли крови. — Это вкусно.
Фома осторожно взял еще теплый, живой кусок. Свиная туша лежала тут же, воняла паленым волосом и мыльным раствором, правда, кровью все-таки больше. Опаливали свинью вдвоем с Михелем, потом Ярви и Гейне долго отмывали ее, соскребая грязь и черную обуглившуюся кожу. Потом пришло время разделывать, и к той, пролитой и аккуратно собранной Гейне крови, добавилась новая.
Да что с ним такое происходит?
— Да ты ешь, ешь, это вкусно.
На вкус сырая печень похожа… ни на что не похожа, первый рвотный позыв уходит, а вместо него появляется давно забытое ощущения тягучего, медового счастья. Кровь, ему нужна кровь… или мясо, разницы нет, главное, чтобы сырое и теплое.
Наваждение исчезает столь же внезапно, как и появляется. От сизо-лиловых свиных кишок подымаются облачка белого пара. Ярви деловито складывает требуху в ведро, а она выскальзывает, точно живая. Фома зажал себе рот, чтобы не стошнило.
Это с непривычки, он же никогда не видел прежде, как свиней бьют.
Вальрик.
Новые казармы разительно отличались от привычных. Их даже казармами назвать нельзя было: отдельные комнаты, чистые, аккуратные, стерильные. Никаких запахов, никаких эмоций, ничего, за что можно было бы ухватиться. И распорядитель этого дома имел вид серо-бесцветный, под стать стенам.
— Тут жить станешь, — к появлению Вальрика распорядитель Юрм отнесся с полным равнодушием. — Завтрак, обед и ужин внизу. Личные вещи…
— Нету.
— Личные вещи оставлять в комнате. Иное имущество — в специально отведенном секторе.
— Какое "иное имущество"?
Вальрик огляделся, пожалуй, здесь ему нравилось еще меньше, чем в старых, пропитанных ненавистью казармах Деннара, или в агрессивно-чужих Иллара. Но ничего, со временем привыкнет.
— Женщина, — несколько раздраженно отозвался Юрм. — Иное имущество — в третьем секторе. Не стоит беспокоиться, условия хорошие. В случае смерти владельца имущество отходит к камраду Унду. Ну или можно завещание оставить, камрад Унд обычно прислушивается к пожеланиям. Камрад Унд ценит хороших бойцов.
— Я могу видеть Уллу?
— Да. Сегодня тренировок нет. Завтра будет составлен индивидуальный график, время встреч с женщинами будет установлено.
Н-да, мастер Фельче, конечно, предупреждал, что новый хозяин отличается почти маниакальной страстью к порядку, но все равно как-то не приятно.
— В комнате соблюдать чистоту, — предупредил Юрм и почти благожелательно поинтересовался. — Проводить в третий сектор?
Комната Джуллы почти ничем не отличалась от его собственной, только стены выкрашены не серой, а бежевой краской, и окна выходят на внутренний дворик. Ярко-зеленая трава, два невысоких деревца и низкий, неопрятно-лохматый кустарник, крупные листья которого отливают глянцем.
Джулла плакала, смахивая слезы ладошкой, ее сумка стояла на полу, возле кровати, а толстое меховое одеяло — прощальный подарок мастера Фельче — пыльным комом валялось в углу.
— Что случилось? Тебя кто-то обидел?
Джулла отрицательно замотала головой.
— Тогда почему ты плачешь? Хочешь назад? Я могу попросить и…
— Нет, — она поспешно вытерла слезы. — Назад — нет. С тобой.
— Тогда почему плачешь?
— Здесь… здесь… не есть хорошо… зло… тяжело… — она замолчала.
— Мне здесь тоже не нравится.
Вальрик провел рукой по волосам — мягкие. Наверное, впервые за долгое время он пожалел, что не в состоянии ощущать настоящие запахи. От Джуллы пахло бы… светом. Нет, светом от нее пахнет сейчас, ярким, успокаивающим, совершенно неподходящим этой чуждо-серой обстановке.
По какому праву он забрал ее сюда? Утешительный приз, как выразился мастер Фельче? Но ведь можно и нужно было отказаться. У Вальрика нет будущего, и Джулла заслуживает лучшего.
— Наверное, тебе лучше вернуться.
А ему останутся воспоминания, много света, белые волосы, карие, в черноту глаза и редкие робкие прикосновения.
— Нет, — Джулла обнимает его и, испуганно заглядывая в глаза, шепчет. — Нет. Здесь. С тобой.
К обеду он все-таки опоздал.
Но до чего же здесь любят серый цвет, будто других красок и не существует. Или просто этот цвет наиболее соответствует главному закону империи. Не выделяться. Даже если никто не видит.
Столовая в полуподвальном помещении, крошечные окна похожи на бойницы, света проникает мало, и тот какой-то мутноватый. Редкие солнечные пятна на потолке, бледные серо-зеленые стены, отвратительно голые, под стать полу. Длинный стол, люди. Человек десять. Нет, восемь, если с Вальриком считать, то девять.
— Опаздываешь, — недовольно заметил Юрм. — Опаздывать не принято. Нарушение режима может вызвать неприятные последствия.
— В первый и последний раз, — пообещал Вальрик. — Чем тут кормят?
Кормили прилично, вот только атмосфера равнодушного отстраненного молчания напрочь отбивала аппетит. Н-да, весело здесь будет…
Коннован.
Черная громадина Хельмсдорфа вырастала плоть от плоти сколы. Причудливо изогнутые башни почти дотягивались до звезд, тогда как тяжелая ломаная линия стены нависала над пропастью. Раньше здесь все было иначе, не лучше, просто иначе.
Изнутри сложенная из крупных камней стена выглядела неприятно скользкой, она прижимала узкую подкову двора к черному боку замка. Здесь я буду жить… странно. Рука Рубеуса ободряюще сжимает ладонь. Все будет хорошо.
Семь ступенек. Черная, укрепленная железными полосами дверь, потом еще одна. Три ступеньки и сумрачная пустота холла. Красиво. Потолок где-то высоко-высоко, тонкие стебли колонн утопают в темноте, редкие светильники желтыми шарами зависли между полом и потолком.
Звук шагов мелкой дробью разносится по выложенному мраморными плитами полу. Звук чужих шагов. Частый цокот каблучков… сладкий запах духов, легкое дрожание огненного шелка… черные волосы… она красивая. И я ее знаю, точно знаю, но память упорно отказывается выдавать ее имя.
— Привет, — она смотрит не на меня, на Рубеуса, но я понимаю все и сразу. — Ты где так долго? Нет, Карл, конечно, говорил, что ты занят, но все равно с твоей стороны это крайне не вежливо.
Мика, ее зовут Мика.
Больно-то как… улыбаться, нужно улыбаться.
— Мика, это Коннован. Она будет жить здесь.
Мне стыдно за смущение в его голосе, и за то, как он смотрит на Мику, и за то, что я присутствую при этом разговоре, и за то, что я вообще существую. "Будет жить здесь"… наверное, следует читать "будет жить с нами". Чувство долга. Теперь я хотя бы понимаю, что означают эти слова.
