Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
— Значит…
— Значит, мы давно могли поднять мятеж, но зачем? Путь революция — путь крови, тогда как эволюция требует лишь терпения. — Мастер Фельче глянул на часы и недовольно покачал головой. — Что-то они запаздывают сегодня… ну да есть еще время. Понимаешь, твое появление и планы вначале показались мне весьма опасными… противоречащими первому закону, но тщательно все взвесив, я решил, что ты можешь быть полезен.
— И чем же?
После столь подробного разъяснения Вальрик чувствовал себя не слишком уверенно. По логике выходило, что его присутствие нежелательно, а задание противоречит первому закону — не выделяться. Выходит, что людей в Империи сама Империя вполне устраивает? И Вальрик, и Карл ошибались?
— Ну хотя бы тем, что уничтожив, как и планировал, матку, ты ликвидируешь всех подчиненных ей модулей.
— Их место займут ваши люди?
— Хотелось бы.
— А не страшно, что если меня раскроют, то я вас сдам? Перескажу все здесь услышанное?
Мастер Фельче рассмеялся, а Вальрик в очередной раз за этот вечер ощутил себя дураком. Ощущение не понравилось, как и эта игра вслепую.
— Ну, — произнес Фельче, отсмеявшись, — во-первых, не "если", а "когда". Раскроют тебя обязательно, полагаю, месяца через три. Нам нужно время на подготовку. Во-вторых… к боли ты нечувствителен, к химическим стимуляторам тоже, ну а выломать что-то напрямую из головы сенсора способна только матка. Но ты ведь желаешь встретиться с ней, верно? А мы поможем… нет, ну что за манера вечно опаздывать, а?
Он встал и, подойдя к окну, раздраженно дернул тяжелую раму. Вечерний воздух освежил и немного успокоил. Но до чего же странно все вышло, и вроде бы удачный случай, но… не нравилась Вальрику эта затея. Одно смерть ради Княжества, долга и чести, и совсем другое — ради удовлетворения амбиций кучки интеллектуалов. А Карл еще утверждал, будто в Империи с учеными беда.
Беда. Вот уж действительно беда.
Но Фельче хотя бы не врет. Честолюбив — острая вонь гнилых соболей. Настойчив — бледно-серая шкура старого клинка. Правдив — снежная белизна дремлющей лавины.
Прощупать собеседника Вальрик мог. Понять — нет.
— А если я откажусь?
— Тогда ты тихо скончаешься в своей постели. Камрад Унд будет весьма огорчен, мне придется сменить место жительства, а Улла… ну она чересчур заметна, к тому же должен же я буду возместить Унду его финансовые потери.
— Шантаж?
— Увы, мой друг, нельзя работать на бойне и не заляпаться кровью, — мастер Фельче, прикрыв окно, вернулся к столу. — Но если согласишься, то… так и быть, забирай Уллу, скажем, в качестве утешительного приза.
— Последний вопрос, а почему вы, если так все хорошо, здесь? Почему вас судили? Лагеря? И Черный квартал? Почему не там, за стеной, где-нибудь в частном доме?
Легкое раздражение, которое быстро тает, оставляя флер неясного осенне-листвяного аромата. Снисходительный взгляд. Улыбка. Ответ:
— У меня, если ты заметил, тоже частный дом и весьма неплохой, климат опять же… тишина, спокойствие, добрые нелюбопытные соседи. Что касается суда, то… кому как ни тебе знать, что порой суд — лишь ступенька, ведущая к цели. И лагеря же бывают разные. А утраченное гражданство мне вернут по первой же просьбе. Но пока и без гражданства неплохо, работаю вот, людей слушаю… ищу интересные экземпляры, а потом думаю, куда их приспособить.
Громко хлопнула входная дверь, натужно заскрипели половицы: время отведенное на раздумья, истекло.
Рубеус.
Коннован сидит на кровати, вроде бы рядом, но в то же время далеко, в каких-то своих мыслях, которые она тщательно прячет за стеной. Прячет, но не ото всех.
— И о чем вы с ним разговаривали?
— Да так… ни о чем.
Коннован отводит взгляд, и становится совершенно ясно — врет. А если врет, то не доверяет, или хочет что-то скрыть, но что? Гадать, упершись в стену отчуждения, унизительно, а мысль о том, что Карлу она доверяет, приводит в бешенство.
На то, чтобы успокоиться, уходит несколько секунд. Коннован понимает затянувшееся молчание по-своему и, потупившись, бормочет:
— Извини.
— Извинятся не за что. — Вышло резко, она вздрагивает, как от удара, и отодвигается. Убегает. Какого черта она убегает?
— Пожалуйста, не сердись, я… мне плохо, когда ты сердишься.
Взгляд-мольба, и становится стыдно. Еще Мика… по какому праву он требует доверия, если сам никак не решится рассказать правду? Может, сейчас? Она ведь все равно узнает. И останется в Саммуш-ун. Разум подсказывал, что это было бы оптимальным решением, позволяющим избежать многих проблем, но… она и Карл… вдвоем.
Холодная незнакомая ярость ледяной волной смывала все доводы рассудка.
— В этом наряде я чувствую себя полной дурой, — Коннован раздраженно дернула широкую горловину рубахи. Одеяние и вправду было специфичным. Свободное, даже чересчур свободное, из мягкой ткани грязно-желтого цвета, оно, быть может, и не травмировало обожженную кожу, но и выглядело нелепо. Рубеус отвернулся, чтобы она не заметила его улыбки.
— Вот, смешно тебе… хотя действительно смешно. В ночной рубашке за столом.
Нужно поговорить. Нужно, чтобы она приняла решение сама и понимая, что делает. В конце концов, Рубеус — не ребенок, который не находит в себе сил расстаться с понравившейся игрушкой, он — взрослый разумный человек. Не совсем, правда, человек, но это детали. Несущественные, не заслуживающие внимания детали. И глупо уговаривать самого себя.
Рубеус вздохнул и, мысленно досчитав до трех, произнес:
— Коннован, мне нужно поговорить с тобой. Это серьезно.
Какие испуганные у нее глаза. И улыбка исчезла, а руки вцепились в некрасивую ткань платья-рубахи. Неужели знает? Нет, Карл обещал молчать, тогда…
— Я не хочу, — прошептала она. — Пожалуйста, я не хочу разговаривать об этом сейчас… потом, хорошо?
— Хорошо, — Рубеус согласился с немалым облегчением.
— Спасибо. Наверное, пора идти. Карл не любит, когда к столу опаздывают.
Коннован встала, угловатые детские контуры тела прорисовывались сквозь рубаху, в этом нелепом наряде она выглядела такой беззащитной, хрупкой и… и появившиеся мысли совершенно не соответствовали моменту.
— А лестница длинная? — поинтересовалась она, критически рассматривая свое отражение в зеркале. — Ну и страшилище.
— Нет. Точнее да. Ну, то есть, нет, ты не страшилище. Это пройдет. Ты же знаешь, на нас быстро все заживает.
— Ну да… я вообще живучая. — Странный взгляд, странное выражение лица и странное ощущение будто невидимая стена стала чуть выше.
