Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)
Вот что я хочу сделать: взять телефон и набрать номер Азы. Хочу услышать её голос.
– Зачем ты звонишь? – спросит она. – Ненавижу разговоры по телефону. Только эсэмэс или лицом к лицу. Когда ты уже поймёшь? Ты ещё здесь? Приходи.
Но новый номер Азы что-то вроде 66470938446095505822317253594081284811174502841027019385211055596446229489549303819644288109756659334461284756482337867831652712019091456485669234603486104543266482133936072602491. Бесконечная прогрессия, нет ответа. Набирай, набирай, набирай.
Я вернулся к старым привычкам. Перечислять факты, перечислять, перечислять. Вот только никто не слышит.
Старая проблема. Предполагалось, что я её одолел.
Получается, нет.
412737245870066063155881748815209209628292540917153643678925903600113305305488204665213841469519415116094330572703657595919530921861173819326117931051185480744623799627495.
Я знаю гораздо больше цифр числа пи. Аза знает ещё больше, чем я. Но в какой-то момент их запоминания я точно перешагну то место, на котором она остановилась. Всё равно что проехать мимо, не заметив Азу, голосующую на дороге. И это такое же дерьмо, как и всё во Вселенной, которая в настоящий момент целиком состоит из невообразимого дерьма.
Я не сплю. Я не в порядке. О некоторых вещах я никогда не захочу говорить.
К примеру, о том, что случилось в скорой. О том, что я видел, как Азу вскрыли.
О том, что мы вызвали вертолёт для эвакуации. Медик выскочил на улицу, чтобы попытаться знаками помочь ему спуститься. Я слышал, как вертолёт влетает прямо в грозовую тучу над машиной. Затем – удар. Небеса вспыхнули. Четыре человека погибли в тот день: пилот и летевший с ним медик, а также парень, что выскочил сигналить вертолёту, когда тот взорвался. Моего горя хватит только для одной. Я едва удерживаю его внутри.
О том, что… я не могу даже…
Мы прождали на шоссе около часа, а затем на лёд выпало достаточно снега, чтобы можно было продолжить путь – с папой Азы за рулём. Слишком поздно.
Я ехал вместе с ней сзади.
Всё, чего мне хочется с тех пор, – это ткнуться лбом в стену и ощутить хоть что-то.
Находись я сейчас в гостиной, с мамами, они бы усадили меня и разразились сочувственными нервными речами о том, как Аза «ушла». Оказывается, я ненавижу это слово. Равно как и выражение «мы её потеряли».
За последние несколько дней я много чего потерял, просто для проверки, чтобы посмотреть, какова она – потеря. В частности, я продолжаю терять разум.
Я впечатался головой в стену и расшиб лоб. Я разбил окно кулаком, замотанным футболкой. Какой-то киношный план, чтобы вызвать боль. Не помогло.
Люди продолжают твердить приводящую в бешенство чушь о судьбе, случайности, невезении и о том, что Аза прожила удивительную жизнь, хоть ей и было лишь пятнадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать пять дней. Я не чувствую в этом ничего удивительного. Скорее, всё очень, очень антиудивительно.
По ночам я не сплю, пялясь в экраны.
Со дня смерти Азы я всё искал подобные случаи, какое-нибудь объяснение, что-то о «потерях», что имело бы смысл, но тщетно. А потом, посреди ночи бродя по интернету, наткнулся на записи четыреста семьдесят пятого года до нашей эры – греческого астронома по имени Анаксагор. В то время математики ещё не придумали понятие «ничто», нуля не существовало. Так что у Анаксагора были весьма обширные идеи о том, что есть и чего нет.
Вот что Анаксагор говорит о «потерях»: «Существующее не может исчезнуть. О рождении и гибели эллины думают неправильно: на самом деле ничего не рождается и не гибнет, но соединяется из вещей, которые есть, и разделяется. Так что правильнее было бы называть рождение “соединением”, а смерть – “разделением”».
Впервые что-то кажется таким верным в отношении нас с Азой. Я пытался объяснить Кэрол и Ив, что гибель Азы значит не только, что она ушла, но и что я ушёл тоже. Полуумер вместе с ней. Они стали опасаться, будто я планирую свою смерть.
– Суицидальное настроение, – заметила Кэрол, – вот на что это похоже.
Я чувствовал, что мысленно она уже звонит психотерапевту. И да, она права, действительно, похоже.
– А ну-ка по чесноку, парнишка, ты подумываешь самоубиться? – спросила Ив, используя несерьёзные слова, чтобы облегчить разговор о чём-то серьёзном.
– Я в порядке, – ответил я.
Ив уставилась на меня, вскинув бровь.
– Ты не должен быть в порядке. Если ты в порядке, значит тебе неведомы человеческие чувства. Я не в порядке. И Кэрол. Мы любили Азу. И если ты когда-нибудь задумаешься о самоубийстве, мы отправимся следом, найдём тебя и будем убивать снова и снова. Это так, для инфы. Это не выход! Так что если вдруг одолеют подобные мысли, приходи к нам. Мы откопаем вариант получше.
– Нет. Речь не о самоубийстве. Речь о философии.
Она уставилась на меня, явно не веря, что всё дело только в философии. И… ну хорошо, я был на волоске. И до сих пор в шаге от обрыва.
– Таблетки? – уточнила Кэрол. – Я заметила, что ты немного…
– Немного что?
– Немного пи, – влезла Ив.
Я старался не встречаться с ней глазами. Немного пи. Как она узнала? Я же тихонько…
– Да. Таблетки я пью.
Успокоительное. Которое не помогает. Если б хоть что-то сейчас подействовало, это было бы чудом.
Кэрол пытается затащить меня к врачу. Ив пытается затащить меня на йогу, которая когда-то притушила её гнев по поводу состояния Вселенной. Мне удалось отвертеться, быстренько, но весьма умело продемонстрировав, что я уже знаю позу журавля. Аза высмеивала йогу. Жутко бесилась, когда я вставал в эту позу. И это было основной причиной, почему я выучил «журавля» – чтобы выводить её из себя.
К вашему сведенью, выполнить эту хрень так же сложно, как выглядит со стороны.
– Я тебя не виню, – сказала Ив, глядя, как я изгибаюсь над собственными руками. – Я и сама с ума схожу, когда ничего не могу исправить. Йога не панацея. Она лишь притупляет обострение. Полярные льды, бирманские питоны и зона затопления по-прежнему беспокоят…
И понеслась. Я более краток. Краткость куда приятнее.
Сейчас три ночи, и в мою комнату входит Ив. Мамы несут караул.
Она ставит на стол кружку горячего молока. Я смотрю на него. Маленький соблазн. Горячее молоко – меньшее из зол, но оно всё равно зло.
– Милый… – начинает Ив.
– Я занят. Обещаю, что не развалюсь на куски.
– Судя по виду, так уже развалился. А коли нет, то недолго осталось – если не начнёшь спать.
– А если бы Кэрол умерла? Как бы ты спала? – Я сожалею о вопросе, едва его озвучив.
Ив выглядит оглушённой.
– Не спала бы. Годами.
– Ну вот. Это то же самое.
– Ага, но тебе нельзя не спать годами.
– Несмотря на то, что ты сама только что сказала?
