Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия
Кажется, зажмурюсь, тряхну головой, открою глаза — и они будут здесь. Борис и Виктор, вылезающие из машины, и Гош рядом, и я — осоловелый после сна, но так хорошо, так спокойно… мы сделали это, мы сделали… и впереди уверенная, уютная громада дома, и призрачный ветерок дьяволицы на висках, и Старик сейчас распахнет дверь…
Я не мог больше глядеть на эту глубокую синеву. Не мог больше стоять под ней. Она обещала мне то, чего я не могу получить…
Уже никогда.
Чавкая по грязи, я зашагал к дому.
Дверь была прикрыта, но не заперта. Я шагнул внутрь и остановился, прислушиваясь.
Странно…
Привычная тишина дома была какой‑то другой, незнакомой. Пустая и заброшенная… Может быть, потому, что нет холодного ветерка на висках. Ее робких касаний‑улыбок…
Я сглотнул. Я знал, зачем я сюда приехал.
Налево. Я хотел туда пойти. Но я стоял. Стоял и ждал не знаю чего. Я боялся туда идти.
Сначала повернул направо. Туда, куда ходил обычно. К гостиной, кабинету, кухне… Медленно. Внимательно разглядывая пол, стены…
Не знаю, чего я боялся больше: ожившей памяти, жгучей, как кислота, — это было, но этого больше не будет… никак… никогда! никогда!! — или чужих следов, окурков, испоганивших ее.
В гостиной ничего не изменилось. В кухне тоже. А вот кабинет…
Здесь было почти как прежде. Ни чужих следов, ни беспорядка — только пусто. Огромный стол Старика был непривычно, нестерпимо пуст. И книжный стеллаж. Две полки зияли пустотой, как выбитые зубы. Те, где стояли книги чертовых сук. И подлинный «Malleus Maleficarum», маленький, в немом переплете из грубой кожи с железными набивками на углах…
Впрочем, что‑то из этого должно быть у Виктора. Копия Malleus'а‑то уж точно.
Я постоял, поводя пальцами по краешку полки. Все еще оттягивая. Но что толку? Что толку…
Я повернулся и зашагал по длинному коридору назад. Перед дверью в другую половину дома постоял, собираясь с духом. Толкнул и решительно вошел.
Темно, в нос ударил тяжелый запах. Я шаркнул рукой по стене, нащупывая выключатель. Вспыхнул яркий свет, я поморгал, привыкая.
Не знаю, чего было больше: облегчения или разочарования. Стол, на котором лежала ручная дьяволица во время тренировок, также стоял в центре комнаты. Пустые клетки для крыс… Тел не было. Ни Старика, ни ее. Была капельница, оторванная от изголовья стола, какие‑то шланги, испачканные в зеленой мути и засохшей крови… Кровь, засохшие черные пятна — их здесь было столько, словно человека выжали досуха. Черные‑черные. Куда темнее, чем обычные пятна крови. Это была кровь, полная той зеленой дряни.
Я заглянул за стол, но там было только кресло Старика, растерзанное, будто…
Потом! Потом!
Я не мог это все осматривать — не сейчас! Не сейчас! Старик…
Обойдя стол, я толкнул дверь дальше.
Здесь я никогда не был. Коридор убегал вперед, к наполовину зашторенному окну, тускло освещавшему коридор. Длинный, сквозной, как и в той половине дома, только двери по бокам шли наоборот. Те, что были справа, стали слева. Как отраженные в зеркале.
И запах. Ужасный, тяжелый запах гниющих тел… Зажав нос рукой, я быстро пошел по коридору, пиная двери.
Копия гостиной, только совершенно пустая, и на стенах не привычные зеленоватые обои, а вспузырившиеся розочки, местами ободранные, из‑под них желтели древние газеты.
Я пнул следующую дверь. Копия столовой, но тоже совершенно пустая.
Дальше, дальше, дальше…
Всюду было пусто, пока я не добрался до последней двери, у самого торцевого окна. Я пнул — здесь было темно, окна зашторены. Но я чувствовал ногами, что здесь не голый, старый линолеум, а что‑то мягкое, ковер с высоким, густым ворсом. И свет, сочившийся в приоткрытую дверь, подтверждал, что комната жилая.
Наконец я нащупал выключатель, мягкий красноватый свет залил комнату.
Сколько я там стоял, замерев на пороге? Даже про запах, кажется, забыл — так неожиданно это было. Так непохоже на комнаты в той части дома, где я привык бывать…
Это был кусок другого дома. Роскошного и — чужого. Чужого…
Я стоял на пороге как вор, забравшийся в чужой дом, в чужую память, в чужую жизнь, которой не должен был видеть, знать, догадываться…
Я шел по коридору обратно, снова наваливался тяжелый запах, и я закрывал нос ладонью, и все равно меня мутило. И был стыд, словно я сделал что‑то подлое, и как камни бултыхалась в голове мысль: тела, где же тела?..
Я сообразил, что одну дверь, в самом начале, пропустил. Забыл, что она должна быть здесь. В ее копию в жилой половине дома я заходил редко — там у Старика была кладовка. В нашей половине дома.
А здесь…
Запах за дверью был чудовищный, я совсем перестал дышать, но вонь все равно заползала в ноздри, в плотно сжатые губы, я почти чувствовал ее на языке… Я шлепал по стене, но никак не мог найти выключатель, а вонь сочилась в меня, выкручивая наизнанку…
Наконец что‑то щелкнуло, тренькнули люминесцентные лампы на потолке, стало светло.
На самодельных стеллажах вдоль стен стояли клетки. Крысы…
Все‑таки меня вывернуло.
Не помню, как я вылетел из комнаты, как выбрался из коридора.
Захлопнув дверь, я стоял снова в комнате для тренировок, зажимая рукавом плаща нос, и желчь обжигала горло, а перед глазами прыгало, будто я все еще был там, под неживым светом люминесцентных ламп…
Прутья клеток, слишком частые, чтобы крысы могли пролезть, но они все‑таки пролезли. Чудовищная сила заставила их протискивать головы сквозь прутья — ломая кости крошечных голов, сдирая шкуру с морд, выдавливая глаза…
Оскаленные, изломанные морды, с которых сорвало шкуру, торчащие сквозь прутья и безвольные тельца по ту сторону клеток…
Сука. Чертова сука. Зачем ты убила этих маленьких тварей — так? Для кого ты это оставила? Для меня?.. Что, так же как заставила их забиваться в прутья решеток, заставишь и меня сунуть ствол в рот и спустить курок? Я тебя достану, дрянь. Достану.
Зажимая рукавом нос, я выпрямился. Обошел стол с другой стороны. К перевернутому креслу Старика.
Один подлокотник оторван. Ось погнута, и оба колеса растопырились будто, перед тем как кресло перевернулось, на него обрушили чудовищный удар… Вся перепачканная в крови. Коричнево‑ржавые пятна на ярко‑голубой ткани. Господи, сколько же из него крови вытекло…
И с той стороны стола, и здесь…
Или там — это из его девочки? А здесь его самого…
И здесь тоже валялись какие‑то прозрачные шланги от капельницы. Только куда короче. Темные внутри от засохшей крови, но не такие черные, как та кровь. Эта, внутри шлангов, словно и без дряни была — обычная засохшая кровь…
