Карина Демина - Семь минут до весны (СИ)
— Не смотри.
Райдо разворачивает ее и прижимает к себе.
— Постой со мной. Не надо смотреть на них… времени много прошло… и лучше подумай, где их похоронить.
Времени.
Много?
Наверное. С той осени — больше года… и за это время тела разложились. Райдо прав, что смотреть не стоит, но если бы не он, Ийлэ не выдержала бы. А он стоит, гладит по волосам, успокаивает.
Шепчет.
Что именно? Не важны слова, но тон, но близость Райдо. И виноватая его улыбка. Он, кажется, переживает… о чем?
О том, что его не было?
Если бы появился он, а не тот, другой, родители остались бы живы… хочется верить.
Ийлэ верит.
И про себя повторяет слова не молитвы, но просто обращения к Лозе Первозданной… она услышит и так. Поймет. Примет души, и заберет тела, чтобы вплести их в ткань нового мира.
Покой даст.
— Ты уверена? — Райдо осматривает сад, который пока еще выглядит жалко. Полог старой листвы, которую никто не удосужился убрать осенью, почернел. Сквозь него торчали хлыстовины кустарника, пока голые, пусть и с бусинами набухших почек. Еще немного, и почки треснут, выпуская первую робкую зелень молодых листьев.
Розы поднимутся.
Странно, что уцелели, ведь на зиму их никто не подвязывал, не укутывал тяжелым лапником и ветошью. Наверное, розы очень хотели жить.
— Да.
— У нас принято в склепе…
— В роще, — поправила Ийлэ, присев у куста. Острые иглы его царапнули палец, точно роза, еще дремлющая, но и во сне помнила, что нельзя доверять людям. — В исконном лесу. Лес бы принял. Но до леса далеко… и отец говорил, что это просто обычай, что земля везде голодна.
— А что…
— Ничего, — Ийлэ покачала головой. — Я буду знать, что они здесь… и розы будут… розы будут в этом году красивыми.
Райдо хотел еще что-то спросить, но не стал.
Молчал.
Хорошо. Ийлэ не хотелось сегодня разговаривать.
Яму выкопали глубокую. И на дно положили белую простынь, что было напрочь лишено смысла, поскольку простынь мигом утратила белизну. Сквозь нее проступала вода, и темная земля, и все одно подумалось, что так им будет удобней.
Не тела — свертки-коконы.
Снова простыни, кажется те, льняные, купленные незадолго до… мама еще вышивала монограмму… она всегда вышивала монограммы, отмечая, что простыни, что скатерти… и платки носовые.
— Не плачешь?
— Нет, — Ийлэ оперлась на Райдо.
Маме он бы понравился. Не сразу, конечно… он ведь из них, из псов… но они тоже бывают разными, как и люди.
И альвы, наверное.
Постепенно она бы поняла… приняла… и наверное, даже сказала бы, что Райдо — достоин уважения.
— Говорят, от слез становится легче.
— Кто говорит?
— Не знаю.
Ей позволили бросить горсть земли, уже оттаявшей, мокрой и жирной. И вторую… и засыпали могилу быстро, а земля сама норовила зарастить свежую рану. И когда меж двух розовых кустов поднялся невысокий холм, Ийлэ положила на него руки.
Она слышала голос земли.
И сотен трав, которые отозвались на зов ее. И семя молодого ясеня… он вырастет и, пожалуй, будет красив… с глянцевой пурпурной листвой.
Все деревья, в которых есть хоть капля силы, меняют цвет.
Так говорил отец.
Семя развернулось, спеша выпустить полупрозрачные корешки. Пройдет неделя или две, и меж кустов вытянется обманчиво хрупкий росток.
Память.
Отцу бы понравилось. А для мамы — розы… никто и никогда не изменял розы, но осудить Ийлэ за нарушение закона будет некому. В нынешнем мире многое позволено.
— Ийлэ, — легкое прикосновение к плечу заставило очнуться. — Ты совсем промокла.
Укор.
И понимание. Злость иррациональная. Райдо не виноват, что все так получилось, но больше злиться не на кого. Ийлэ хочет его ударить, и бьет, и наверное, она слишком слаба, чтобы причинить хоть сколь бы то значимый вред. Он только посмеется.
Не смеется.
И руку перехватывает, заставляет разжать кулак.
— Совсем промокла. И простынешь. Сидишь тут третий час…
Ложь.
Или правда? Сумерки ведь, прозрачные и легкие, многозвездные. Такие обещают скорое тепло. И хорошо, розам понравится.
— Идем, сокровище ты мое горькое, — Райдо заставляет встать, а потом вовсе подхватывает на руки. — Завтра придешь… или послезавтра… и мы скамеечку поставим, если хочешь. У нас не принято вот так… есть кладбище и склеп… и ночь поминальная. Матушка следит, чтобы все было по правилам. А я… я редко туда заглядывал. Деда вот помню немного. А бабушка еще до моего появления на свет умерла. И наверное, хорошо, что мне не о ком горевать. Спокойней.
Он шел, и нес, и кажется, Ийлэ все-таки плакала. Но это правильно, на похоронах всегда плачут. Она окончательно пришла в себя уже в доме.
— Извини.
Попыталась отстраниться, но Райдо не позволил.
— Сиди уже.
— Я мокрая.
— Мокрая. Ничего. У меня полотенце есть, поделюсь.
— Я…
— Ийлэ, я хочу с тобой поговорить об одном деле…
— О сокровищах?
— Скорее об охотниках за сокровищами, — Райдо усмехнулся, и выражение его лица сделалось… недружелюбным. Пожалуй, таким Ийлэ не хотела бы его видеть. — Пора с этой историей разобраться. Но нужна твоя помощь.
— Какая?
Ей не хотелось помогать, и вообще жить, вернуться бы на улицу, пусть и дождь, но Ийлэ не чувствовала холода. Ей было спокойно там, снаружи.
Она дарила силу ясеню.
И розам.
И отдала бы всю, до капли… и быть может, сама стала бы деревом. Странно, что эта замечательная мысль не сразу пришла ей в голову.
— Серьезная, — ответил Райдо и отпустил все-таки. — Но сначала вытрись и переоденься.
— Я…
— Вытрись, — повторил он с нажимом. — И переоденься. А то вымокла, как не знаю кто…
Вытиралась полотенцем с его запахом, и переодевалась в его рубашку, в его же халат, которого хватило бы, чтобы завернуться трижды.
— Вот так лучше. А то чую, появились в твоей голове неправильные мысли.
— Это какие?
— А мне почем знать? Я ж их не читаю… а жаль… или нет? — он ущипнул себя за ухо и замер, всерьез раздумывая, стоит ли печалиться по этому поводу.
Вот Ийлэ в чужие мысли заглядывать бы не хотела, и без них хватает грязи.
— Сегодня ты останешься на ночь здесь. Броннуин с Нирой побудет.
Ийлэ замерла.
Она ведь предполагала, что так и будет.
— Спокойно. Я не… не собираюсь тебя принуждать к чему бы то ни было… думаю, кто-то из прислуги доносит о том, что творится в доме. И мне нужно, чтобы все считали, будто ты…
