Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007
— Что, — спросил я с трудом — губы не слушались, — груб он с тобой был?
Вместо ответа она повернулась ко мне — и распахнула соболиный свой плащ.
На ней была только ночная сорочка, вся разорванная — и в темных пятнах. Я сперва подумал, это ее первая замужняя кровь, и залился краской — а потом присмотрелся, приметил, что не там она, где положено. Не на подоле — на вороте, на груди… Пригляделся… а у нее вся грудь в ранках. Мелкие ранки в сизых ободках синяков. У меня язык так к небу и присох.
— Ножом меня колол, — спокойно сказала Счастлива. — Говорит: детей тебе все одно не рожать, нечего тебя беречь… Май, почему он так сказал? Почему мне детей от него не рожать? Чем я ему плоха?
Я сперва поверить не мог, что она не знает. Потом подумал — а и верно, откуда ей знать? Умыкнули и умыкнули девку, за что, про что — ее ли дело? А что не так просто тут все — не женского ума забота…
И надо же, что именно мне выпало ей правду сказать. Эх, мало было печали — еще и эта…
Что делать — рассказал, как сумел: и про то, что от Сребляна узнал, и про то, как с острова уплыть пытался, да не смог.
Молча выслушала меня Счастлива. Только глаза ее невыносимые, жгучие, все шире раскрывались, пока я говорил. Под конец она меня за руку взяла — я того и не заметил, пока не закончил. Долго мы так сидели молча, в полутьме, за руки держась. Тогда она спросила тихонько:
— Что ж мы теперь… навсегда тут?
Я смолчал. Не знал, что ответить, а врать не хотел — да и не люблю я врать.
Сколько так сидели, не знаю. Потом она вдруг улыбнулась краешком губ, лукаво так.
— А что, Май, — спросила тихо, — я же тебе всегда по нраву была?
И зачем спросила?!
Стряхнул я ее руку. Вероломная баба… Пришла заступничества просить — то еще понятно. Хотя и не кнеж я, чтоб ее от законного мужа защищать. А попросила бы — сделал бы все, что мог. Просто так сделал бы — устьевские ведь мы оба, бок о бок росли, вдвоем оказались во вражьем плену. Что бы я не сделал для нее? Но для бабы разницы нет. Она Тяготе своему тело готова была отдать за подарки — так и мне то же самое теперь предлагала за защиту. Я откажу — к кому другому пойдет, ей не все ли равно!
Думал я все это и сказать хотел, так слова в груди и клокотали, — а рта раскрыть не мог. Потому как знал, раскрою — кричать начну. Услышат, сбегутся… увидят ее, схватят и к мужу отведут. Потому что пока суд да дело, а жена при муже быть должна.
— Иди к деду Смеяну, — сказал я и сам чуть не обмерз от холода, каким от слов моих повеяло. Счастлива это тоже почуяла — с лица сошла, перестала улыбаться. — Он тебя спрячет, приютит, пока я с кнежем о тебе поговорю. И носа за ворота не суй. Не то попадешься мужу — тогда уже не спасу.
Она встала, и глаза у нее были такие громадные — всей Салхан-горе проклятой в них ухнуть и пропасть без следа! Потянула руку:
— Маюшко…
— Нет больше Мая, — сказал я. — Лютом меня зовут. Или не слыхала? Все, иди, пока не светает.
И набросил ей плащ на плечи, чтоб сорочку прикрыла. Она вздрогнула — может, я раны ее ненароком задел? Все сжалось во мне, но стиснул я зубы, велел сердцу умолкнуть. Довел ее до ворот Смеянова дома. Она обернулась напоследок, сказать что-то хотела, но я уже прочь шагал. Несть сил мне было смотреть на Счастливу Берестовну, как прежде, так и теперь, и никакое время того не излечит.
Не помню, как обратно шел. Голову мне снова мороком затянуло, как полгода назад, когда увидел мамку мою порубленную на пороге нашей избы. Вот так и теперь — стояла перед взглядом Счастлива с исколотым белым телом, с темными пятнами на свадебной сорочке. Как представил себе Тяготу с ножом в кулаке — земля из-под ног поплыла. Думал сперва — прямо сейчас кинусь, найду его, глотку голыми руками порву.
Не успел.
Как дошел до двора, светало уже. У входа в палаты стоял Хрум. Я его видал временами в эти полгода, но словом ни разу не перемолвился с тех пор, как он в тюрьме моей меня проведывал.
— А, вот ты, — сказал он и окинул меня взглядом. — Пойдем, господин наш Среблян тебя требует к себе.
Что делать — пошел.
Воевода то ли уже встал, то ли совсем не ложился. Сидел он в большой палате, где суд судил и советы держал. И народу в той палате было невидимо, даром что рань такая стояла. Все шептались, а меня завидели — перестали. Толкнул меня Хрум в спину — ну, ровно снова я оказался на неродовском корабле! Только теперь уж время прошло, кое-что оно переменило. Развернулся я к нему круто, схватился за бок — а меча-то и нет! Не взял, когда Счастливу повел к деду Смеяну… а зря…
— Все-то ты прыток и скор на расправу, — раздался надо мною голос Сребляна — ровный, негромкий, как и всегда. — Сможешь потерпеть еще чуток, или велеть связать тебя, пока дожидаешься?
Славно же он мне напомнил, кто я таков да где нахожусь! А и впрямь ведь — неровен час стал забывать… Спасибо, кнеж, вовремя одернул. Повернулся я к нему, поклон глубокий отвесил: гляди, мол, покоряюсь. Выпрямился и в глаза ему посмотрел. Кнеж улыбнулся краем рта. Все стояли молча, как будто ждали чего-то. Хрум отошел и оставил меня одного посреди горницы, под недобрыми взглядами. За что судить станут?
Прошло еще какое-то время, не знаю, долгое ли — я не считал. Потом дверь распахнулась, и кнежьи воины втащили Счастливу.
Я глянул на нее и понял сразу: дралась она с ними! Как я в первые дни — насмерть дралась! А только силенок у ней было еще меньше, чем тогда у меня. Плащ соболиный потеряла где-то, сорочка ее окровавленная мешком на ней болталась. Втащили ее, к кнежим ногам на пол бросили. Я рванулся — а и меня схватили, вывернули руки за спину.
— Ты, — спросил кнеж спокойно, — у Тяготы нынче ночью жену увел?
И туг заприметил я Тяготу! Стоял он прежде в тени за воеводиным креслом, молча стоял, ус кусал. Теперь вышел. Глянул на Счастливу один раз. Потом на меня. И такую тьму, такой морок я в глазах его увидал — холодом меня обдало. Некстати вспомнились Смеяновы слова: видал Янь-Горыню однажды, больше не хочется… Вот и мне не хотелось долго в глаза Тяготы глядеть, словно из них на меня в упор смотрела сама Янь-Горыня. Смеян… эх, Смеян, почто девку не сберег? А хотя с чего я взял, что сбережет, не выдаст? Кто она ему? А кто ему я?
— Не уводил я. — Голос мой твердым был, потому что я знал, что не вру, а что еще для веры в себя надо? — Она сама ушла от него. И пришла ко мне. Я гнать не стал.
— Еще бы ты стал гнать такую девку, — сказал Тягота хрипло. На скулах его желваки гуляли. Я посмотрел на него спокойно, даром что жутко мне было в глаза его заглядывать.
— Не гнал, потому что землячка она мне. Нас с ней вместе ты, кнеж, полонил минувшим летом. Да и не любо мне, когда мужик слабую бабу ножом штыряет, жена она ему или не жена.
