Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007
Я в тот день крепко напился браги. Славную брагу варил Тягота, у фарийцев научился — с ног на раз валила. Песни я пел, плясал — один раз даже саму кнежевну, Среблянову дочку Ясенку, за пояс обнял, закружил. Смеялась Ясенка, глаза ее так и горели, ручонками тонкими сжимала мои отвердевшие от учения плечи — а не видел я ее. Никого не видел, кроме Счастливы Берестовны, розовощекой, глаза долу уж не опускавшей, глядевшей кругом гордо, победно — вот, мол, любуйтесь, какая! Смотрел… и хоть бы глаза мои не видали ни ее, ни Тяготу, ни все неродовское застолье.
Ох, ненавистен мне в тот вечер стал кнежий двор — сил несть! Хуже, чем в тот давний день, когда сидел я на этом самом дворе на этой самой лавке в цепях. Когда стали молодых в горницу провожать — не выдержал, порешил: хватит с меня. Ушел со двора, стал над городом, на море глянул, как волны бушуют. Зимой море кругом Салхан-острова делалось вовсе злым, непроходимым, затягивало еще надежнее путы, которыми землю эту несчастную и так с ног до горла обмотало… А что — зима? Зима пройдет. Выглянет солнце, прогонит Горьбога, Радо-матерь снова ладони свои протянет — и сюда тоже… Выйдут корабли неродовские опять в море. И, как знать, может, я тоже на них пойду.
Я услышал шаги и увидел кнежа. Он тоже вышел со двора, стоял один, смотрел, казалось, туда же, куда и я. Меня он не заметил. Я хотел уйти, но потом вдруг плюнул, сдернул шапку, подошел к нему. Пьян я был, и тоска вусмерть заедала, как вспоминал про Счастливу, — так бы и не знаю, когда бы в другое время решился к Сребляну подойти. Обернулся на меня Среблян — говори, мол. Я сказал:
— Как придет лето — возьмешь меня за море? В поход возьмешь?
Он посмотрел на меня прищурясь, как делал иногда. И вот сколько уже знал я его, жил бок о бок — а все никак не мог в толк взять, что такой взгляд означает.
Я стоял, качаясь от хмеля, шапку зло в кулаках мял. Кнеж долго на меня смотрел. Потом ответил коротко:
— Поглядим.
И ушел обратно на двор, словно не хотел больше рядом со мной стоять.
Как-то добрался я до дружинной палаты — сам не помню как. Рухнул и уснул. Недолго проспал, кидало меня во сне, дурное снилось. Как вскинулся, еще темень ночная стояла, а вокруг кнежьи воины дружно похрапывали. Хмель у меня весь из головы вышел, как не бывало. Понял — не уснуть больше. Встал тихо, вышел на двор. Ночь холодная была, но ясная, поскрипывал первый снежок под ногами, звезда-Горевна ярко светила в небе, указывая на север. Что ж ты так не светила, когда я прочь от острова греб… бездушная ты, вероломная, точно все бабы…
Во дворе тихо и пусто было, только перекликался изредка дозор на стене, да сторожевые огни дрожали на башнях, ветер вязал их узлами. Прошелся я по двору. Думал уже назад идти — что бродить без толку? — ступил к двери…
Как вдруг увидел — стоит кто-то. У самой двери стоит молчаливой тенью. Кольнуло меня что-то внутри, как бывало уже прежде. Шагнул я, руку протянул…
— Май… Маюшко…
И схватила мою руку, кинулась, к груди прижалась. Я почувствовал — вся дрожит, будто лист осиновый на ветру. Так обомлел, что поднял другую руку, обнял, только бы перестала дрожать.
— Не гони меня, — прошептала Счастлива и зарылась лицом мне в сорочку.
Что ж я, изверг какой? Не прогнал, конечно. Только куда же ее? Не в дружинную ведь палату. Повел коридором, кое-как отыскал пустую горницу — светлицу для рукоделья, как понял, когда запалил лучину; кнежинна с дочкой тут в ясный день с прялками сидели, а сейчас стояли прялки ровно в уголке, скамьи пустовали, никого не было.
Посадил я на скамью Счастливу Берестовну — а она так и рухнула, словно ноги у ней враз подкосились. Она куталась в плащ, сшитый из соболей, — тоже богатая мужнина добыча, свадебный подарок. Только отчего не с ним сейчас, не благодарит по-своему, по-бабьи, за гостинцы? Почему пришла, и дрожит, и слова не выдавит?
Надо было сказать ей что, а только голова у меня враз опустела. Сел с ней рядом и молчал, ждал, может, сама чего скажет.
Вздохнула Счастлива прерывисто — и голову мне на плечо склонила.
Могли мечтать о том Май-Маята, заглядываясь в Устьеве издали на Старостину избу? А только нету Мая. Сгинул.
— Почто не с мужем? — спросил наконец. Знал, что обижу вопросом, а спросил. Вот злость какая во мне сидела: хотел ей больно сделать хоть раз, отплатить за все ночи, что простоял, в окошко ее запертое глядя, надеясь хоть разок лицо ее в нем увидеть.
Вздрогнула она, как я и ждал. Но не отстранилась от меня, только теснее прижалась. Прошептала:
— Не муж он мне.
Озлился я тут. Вероломная баба!
— А если не муж, зачем за него пошла? — спросил резко.
Другая на ее месте уже в рев бы давно пустилась. Но не такова была дочка нашего Бересты. Не зря отец ее на медведя ходил — эта девка и медведя одним взглядом могла в страх и бегство обернуть. Медведя могла — а Тяготу, видать, не осилила.
— Дура была, — сказал, гордо голову вскинув. — Ну, дура! Это ты от меня услышать хотел?
А и хотел… да только теперь, как услыхал, не знал, куда глаза девать. А она больше взгляда не отводила. Смотрела на меня невыносимыми своими очами, и так блестели они в свете лучины, что никакого солнца не надо.
— Прельстилась речами его, подарками… силой его тоже, — сказала Берестовна и горько усмехнулась, будто бы над собой. — Думала, что ж? Батька не смог защитить, позволил забрать в полон — так хоть мужа сильного получу, не батьке чета — при таком кто меня обидит? А что сам он обидит, про то не думала… Он до того, как за море ушел, не трогал меня. Хотел, но я сказала: попробуй только — со скалы кинусь. А хочешь меня — так в жены бери. Обещался взять… а пока его не было, я тут к другим приглядывалась, все думала — Тягота Тяготой, а может, кто и получше найдется… Он вернулся, все спрашивал, на кого я глядела. Я и сказала. Думала, взревнует — его же любовь окрепнет. — Она смолкла, отвернулась от меня. Я молча ждал, что дальше скажет, хотя вроде уже и сам догадался. — Пока в девках была, он не касался меня, как обещал. Не мне… он господину Сребляну обещал. Сказал мне про то сегодня, как нас в горницу проводили. А теперь, говорит, моя ты вся, с потрохами, как если бы собственной рукой тебя из дома батькиного за косу уволок. Случись, говорит, мне быть в вашем Устьеве — не стала бы ты мне лясы точить да грозить со скалы кинуться… короток был бы разговор. А теперь, говорит, раз вертела мною и за спиной у меня шашни крутила — знай, чья жена.
И замолчала, оборвался голос. Захотелось мне обнять ее, по волосам распущенным погладить — а только не знал, примет ли, не оттолкнет ли. Лицо у нее совсем спокойное было, и глаза сухие. Если б ревела — обнял бы, а так…