Андрей Кокоулин - Демон Аль-Джибели
— Нет, — снова сказал Бахмати, — его надо отнести подальше.
А потом, подумал он, мертвый народец займется им.
Бахмати уже потянулся, чтобы схватить пришельца за ногу, но Зафир заслонил его собой. Лицо слабоумного толстяка приняло воинственное выражение.
— Нельзя, — сказал он и притопнул сандалией.
— Уйди, — оскалился Бахмати.
— Нельзя, — замотал головой Зафир.
Зазвякали многочисленные амулеты с оберегами. С лампы закапало масло. Бахмати тронул жемчужину.
— Зафир, ты пойми, его нельзя в Аль-Джибель.
— Можно, — насупился толстяк.
Пришедший из пустыни, застонав, повернулся набок и скрючился. Только бы не открыл глаза! Если через них взглянет Кашанцог…
— Отойди, Зафир, — попросил Бахмати.
Жемчужина разогрелась, хотя силы в ней оставалось не много.
— Не по людски это, Бахмати, — сказал толстяк. По мясистым щекам его потекли слезы. — Он же человек.
— А я ойгон!
Бахмати ударил легко, только чтобы опрокинуть. Зафир содрогнулся, но не отступил.
— Вы зачем…
— Уйди, прошу тебя!
Во второй раз Бахмати ударил сильнее.
Толстяк словно попал под залп песчаной бури. Халат развернул полы. Коричневое брюхо нависло над поясом и веревками. Лицо приняло на себя рой колких песчинок.
— Все равно!
Зафир отплевался и ладонями отер щеки.
— Ты понимаешь, что Аль-Джибель из-за этого человека в опасности? — простонал Бахмати. — Он приведет сюда смерть!
— А разве ты не защитишь нас, Бахмати?
— Как раз это я сейчас и делаю. Позволь мне…
— Нет!
— Упрямец!
Бахмати ударил в полную силу.
Зафира должно было, кувыркнув, перекинуть через стену в серый ночной песок пустыни, но он странным образом устоял. Халат распался на лоскуты, лампа сорвалась с жерди и потухла, шлепнувшись далеко за его спиной. Но сам страж только выставил ладонь и склонил к плечу голову. Не страшно слабоумному.
Жемчужина сделалась холодной.
Ничто человек против ойгона, а вот поди ж ты. А все потому, подумал Бахмати, что не боится в силу скудости ума. Да и я в последний момент сдержался. Свой же человек, хоть и глупый. Но так-то, конечно, удивительно. Выстоял.
— Ты знаешь, на что обрекаешь Аль-Джибель?
Зафир, помедлив, разожмурился. Песок посыпался со лба и с носа.
— Его к тебе надо, Бахмати.
— Ко мне… — Бахмати вздохнул. — Хорошо тебе, Зафир. Добро и зло сразу видишь. Взять человека — добро. Оставить — зло.
— Нельзя оставлять, — сказал Зафир и задрал голову на верхушку жерди. — Посмотри, лампу потерял.
— Новую привяжут. Ладно…
Бахмати подошел к лежащему человеку и под подозрительное сопение толстяка ухватил и оборвал невидимую нить.
Кашанцог все равно учует. Но так есть небольшой шанс, что не разберет, сколько здесь народа, да и побрезгует малым количеством.
Если, конечно, он уже не двинулся через Эгиль-Тэнгр прямо сюда.
Человек без нити вдруг выпрямился, выдохнул, приподнял голову и, разлепив глаза, прохрипел:
— Бегите.
Сил его хватило только на одно это слово. Зафир шлепнулся перед ним на задницу и прижал к потрескавшимся губам тыквенную баклажку с водой.
— Пей, человек, пей.
Бахмати смотрел с жалостью и недоумением.
Вода лилась и уходила в ведомого Кашанцогом как в песок. Может быть, она проливается под лопатками?
— Я думаю, Зафир, — сказал Бахмати, — ему все же будет лучше под твоим присмотром.
— Наверное, я бы справился, — подумав, ответил толстяк.
Баклажка рассталась с последними каплями. Незнакомец перехватил отнимаемую руку.
— Где я?
Взгляд его был как у человека, проснувшегося в кошмаре.
— Ты не бойся. Мы тебя спасли, — гордо сказал Зафир, помогая ему сесть. — Ты сейчас под нашей защитой. В Аль-Джибели.
— Далеко. О, Союн, как далеко.
— А почему «бегите»?
— Что?
— Ты сказал: «Бегите».
— Я? Нет. Я в Кабирре… — Взгляд человека прояснился. — Я был в Кабирре, — произнес он, — мы привезли шерсть… Гульнар, Бурзим — где они?
— Их не было с тобой, — сказал Зафир.
Человек закрыл лицо ладонями. Плечи его затряслись.
На гребне бархна за стеной плясал мертвый народец. Маленькие злобные существа, одетые в ошметки змеиной и человеческой кожи, с костяными ножами и копьями, кувыркались и прыгали, обманываясь в скорой поживе.
Бахмати погрозил им пальцем.
Мертвый народец встретил его жест плевками и бросанием песка. Тоненькие голоса призвали проклятия на голову ойгона.
— Что же, — сказал он Зафиру, — давай отведем его.
Вместе они подняли человека, так и не назвавшего своего имени.
— Как я оказался здесь? — пробормотал тот, неклюже переставляя ноги. — Я не помню.
— Тебе надо поспать, — сказал ему толстяк. — Ночью голова плохая, в нее через сны ойгоны стучатся. Зато утром она свежая.
Через три десятка шагов Бахмати оставил их ковылять до Зафировой хижины одних. В темноте, лежащей меж домов, страж с незнакомцем казались тревожащими ее покой пятнами. Нитью к самому Союну покачивалась жердь.
Ладно, сказал себе Бахмати, будем считать, что Кашанцог направится сюда. Сколько ему надо времени? Каравану — семь дней. А Старшему демону? Два дня? Три? С воинством, наверное, больше. Или меньше.
И Порта… Великая Порта ближе.
Будь Бахмати Старшим, первым делом пошел бы на Порту. Правда, Порта, изнеженным сайибом развалившаяся на берегу моря, шумная, пышная и богатая людьми, может оказаться ловушкой. Ойгоны не любят соленую воду, а караванные пути — на востоке и юге — оба идут через ущелья. Возможно, Порта с долиной Зейнаб и проросшими на ней городами видится Кашанцогу большой клеткой, дверцы которой в любой момент могут прикрыть айхоры.
Тогда, конечно, вырваться из нее на срединные земли — задача для Кашанцога первая. А если еще удастся пополнить силы душами людей…
Не зря я заказал слезы Чисиду, подумал Бахмати. Конечно, я не могу, как мастер Хатум прозревать скрытое, но нюх на неприятности у меня хороший. Собственно, с того самого момента, как дочь Оргая-многонога обозначила себя смешком, я уже знал, что Огненная принесла беду. Любовь и неприятности ходят в одних шароварах.
Люди все-таки умеют так сказать, что все — в одной фразе.
Так, а что делать мне? Бахмати шагнул через порог своей хижины и рухнул на лежанку. Что я могу? Он перевернулся на спину и уставился в смутно сереющую потолочную тьму. Нет, вопрос должен быть таким: сколько я продержусь против Кашанцога?
Ну, положим, даже против Кашанцога день я выстою.
С помощью остальных ойгонов может и отобьюсь совсем. Не захочет Старший тратить свои силы на пупырышек в пустыне, который представляет из себя Аль-Джибель.
