Андрей Кокоулин - Демон Аль-Джибели
Песок скрипел под ступнями. Барханы смещались за спину, уступая место новым. Краски заходящего солнца потемнели, затем погасли, по левую руку, яркая и полная, взошла луна. Позади заковылял каррик.
Кругом именовалось место в центре пустыни, окаймленное остатками горного хребта. Может быть, когда-то горы и замыкались в кольцо, но время и песок безжалостно выели их, пробили щели, часть вершин скуглили, а с юга превратили в ничто.
Все ойгоны пустыни, и каррики, и суккабы появились отсюда. Бахмати возник в Круге, когда его очередь пришла возродиться из подземной тьмы. И Айги-цетен. И Оргай. Только происхождение мертвого народца в Круге выглядело сомнительным. С ними, с трупоедами, вообще все не понятно.
Бахмати ускорил шаг, несколько раз, пробуя силы, прыгнул с дюны на дюну, а затем и вовсе, оттолкнувшись, раскинул руки и полетел над песчаными волнами. Ночь полной луны дарила такую редкую возможность.
Ветер еще дышал зноем, хватал за рукава.
Стая суккабов пробежала мимо — белая шерсть серебрилась в лунном свете. Один задрал на летящего ойгона косматую голову и завыл. Вереница маленьких следов скоро нагнала целую толпу мертвого народца, неспешно преодолевающего вершину песчаной горы. В Бахмати метнули верблюжьей костью.
Изредка мелькали следы людских построек, которые пустыня то ли не до конца поглотила, то ли, наоборот, отрыгнула, не в силах переварить. Каменистая площадка. Игла минарета. Кости. Все это уже прошлое.
У-ухор-мм!
Зов прозвучал снова, и пустыня под Бахмати словно вздрогнула, песчаная лисица выбралась из норы и укусила себя за хвост.
Черные горы выросли из посеребренного луной песка подпиленными зубами, впереди заплясали дикие огоньки. Рядом с Бахмати возник незнакомый ойгон, фыркающий, косматый вихрь с пегой гривой.
— Я — Сиббха-койцан, ойгон воздуха. А ты?
— Бахма-тейчун, — ответил Бахмати.
Вихрь закрутился спиралью.
— А я думал — человек!
Он захохотал, загромыхал, посверкивая молниями изнутри.
— Я живу среди них.
— Хо! Нашел дело!
Сиббха на мгновение сгустил пространство и родил из себя кривое человеческое лицо — красноватый нос, впадины глаз и щек, съехавшие в сторону брови.
— Похож? — шлепнуло лицо толстыми губами.
— Нет, — отрезал Бахмати.
Он опустился на песок и зашагал к широкой прорехе в горной гряде. Барханы потеряли в росте и скоро совсем разгладились.
— Ну и не важно, — Сиббха-койцан закружил вокруг него. — Скоро все равно никого из человечков не останется. Вот жду-не дождусь этого момента!
— Какого?
— Воссоединения! — Ойгон воздуха взвил песок в небо. — Когда мы все будем — Кашанцог.
Бахмати остановился.
— Это еще не решено.
— Ха! А зачем тогда созывать всех в Круг?
— Чтобы решить.
От смеха Сиббха пролился коротким дождем.
— Совсем очеловечился! Что тут решать? Оргай решит, мы поддержим. А Оргай решит быть с Кашанцогом.
— Но это же потеря души.
— А она тебе нужна? — Сиббха-койцан взмыл прозрачным паром. — Союн глупость придумал. Тьфу на него! Тьфу!
— Но с душой ты живой.
— А с Кашанцогом я равен Создателю! Мы вновь ощутим могущество! А всех человечков…
Перед глазами Бахмати возникла оформленная лунным светом двуногая фигурка и тут же распалась на клочки, растаяла.
Бахмати покивал.
— Ну да. Ты лети, лети, — сказал он Сиббхе, — а то опоздаешь, не примут в великое тело великого ойгона.
— И то правда.
Сиббха-койцан, тряхнув пегой гривой, рванул над песками к месту сбора.
Бахмати же повернул обратно.
— Ах, Бахма-тейчун, ты куда?
Айги-цетен возникла перед ним, преграждая путь. Чешуйки ловили свет луны. Узкие ладошки дышали огнем.
— Я думаю, мне здесь делать нечего, — сказал Бахмати.
— Почему же? — улыбнулась дочь Оргая.
— Потому что вы, похоже, решили соединиться с Кашанцогом.
Бахмати предпринял попытку обойти Айги-цетен, но она снова оказалась напротив.
— Ты невежлив, Бахма.
Красные губки скривились. Снежинки в глазах задрожали.
Песок у ее змеиного хвоста вдруг вздулся куполом, и наружу, разрыв себе путь скорпионьими клешнями, выбрался Оргай-многоног. Толстый, обманчиво-неуклюжий, в костяных наростах и жесткой щетине.
— В самом деле, Бахма, — сказал он, многоглазо щурясь, — неужели даже не поздороваешься?
Бахмати усмехнулся.
— Зачем это представление?
— Потому что ты дорог нам, — Оргай-многоног подступил к Бахмати на осторожных лапах. — Потому и представление.
— Я же не полноценен, — сказал Бахмати, шагнув назад, — у меня всего половина души.
— И целый город! — выкрикнула Айги-цетен.
— И правда, — Оргай-многоног все-таки подобрался и положил клешню на плечо Бахмати, — ты обладаешь великим сокровищем. Зачем оно тебе? Тем более, с половиной души? Ты мог бы… Мы могли бы преподнести его Кашанцогу как выражение своей верности.
Он ловко обыскал Бахмати. Шершавые клешни нырнули за отвороты халата, проверили рукава, вывернули пояс.
— А где… мне тут шепнули, что у тебя…
— Разрядилась, — сказал Бахмати. — Оставил в Аль-Джибели.
Оргай рассмеялся.
— Зря, зря. Ну, пошли, что ли, в Круг.
— Стоит ли?
— А все посмотрят на тебя, — развернув, Оргай увлек его за собой. — Они тоже тебя давно не видели. Тебя ж выкинули в Хэбиб, да? А ты вон…
Айги-цетен поплыла чуть в стороне, посверкивая глазами.
Оргай рыхлил песок. Под ноги ковыляющему за ним Бахмати стали попадаться камни. Росли, приближались черные горы, росла и прореха между отрогами.
Лунный свет на изломах склонов серебрился инеем.
— Знаешь, — сказал Оргай, — за тебя, такого, как сейчас, я отдал бы дочь не задумываясь. Кто ты был до Хэбиб? Вонючий ойгон, все желания которого не стоили кончика ее хвоста. Песок в голове, пустота в душе. Даже странно видеть совсем другого Бахма-тейчуна. Какое-то удивительное перевоплощение.
— А вы остались такими же, — сказал Бахмати.
— Пустыня, — вздохнул Оргай. — Здесь мало что меняется.
Они добрались до площадки, которая обозначала вход внутрь горного кольца. На дне окаймленной зубцами чаши светился неровный белый круг с танцующими над ним дикими огоньками. Амфитеатром огибали его каменные выступы и террасы, присыпанные песком.
— Проходи, — подтолкнул Бахмати Оргай.
А сам пошел вниз.
Бахмати стиснули справа и слева. Сзади, он чувствовал, притаилась Айги-цетен.
Выступы напротив были заполнены карриками и суккабами, оттуда доносились пощелкивания зубов и костей. Глаза карриков светили почище Зафировой лампы.
