Ника Ракитина - Мое Королевство
…Роза в хрустале была, как кровавая рана. Алиса запнулась об нее взглядом и остановилась. Чудес — не бывает. И упаси нас Господь от таких чудес. Рядом с розой на столешнице лежали общие тетрадки…
Я не буду это писать, сказал себе Хальк. Я не хочу… не хочу чувствовать, как между моей мертвой женой и Хранителем дрожит и протягивается нить, как стеклянисто вибрирует воздух… и все это превращается не то в любовь, не то в угодную Хранителю сказку. Сказку о том, как побежден Одинокий Бог… сволочь Рене, конечно, но он хоть пишет сам, не загребает жар чужими руками. А этот их Хранитель — просто какая-то Василиса Премудрая, "мамки-няньки, собирайтеся, снаряжайтеся…" Мне в этой сказке куда симпатичнее жены старших царевичей. Пусть и безрукие в сотворении сорочек и хлебов, зато не перекладывающие работу на чужие плечи. Или именно в этом умении — заставить кого-то сделать свою работу — и состоит высший талант волшебника? К черту Феличе! Беда в том, подумал Хальк, что я просто не могу не писать. Тогда… ну, тогда я состряпаю очень веселую сцену, совсем не о том, что нужно этому проклятому Сорэну. Там будет Гэлад, Всадник Роханский, милостью Корабельщика Канцлер Круга, этот непричесанный безродный эсквайр… посмещище и амант всех будущих читательниц. С ним не соскучишься. Именно он устраивает все на свете заговоры, выходит (почему-то так решили детишки) на турнире против Рене де Краона, таскает девушек по ночам в покрывале… То есть, в одеяле. Говорите, не таскал еще? Будет. Я писатель, я обеспечу.
…- Огни, плошки гаси-ить!!..
Пряничное окошко было открыто по случаю жары, и голос ночного сторожа, помноженный на стеклянистый звук колотушки, доносился чисто и звонко. Захлопывались окна и двери лавок, протарахтела по брусчатке одинокая карета. Быстро темнело. Сполохи над Твиртове стали из голубых малиновыми, далекие и отсюда совсем не страшные. Над ребристыми, словно вырезанными из черного бархата крышами вставала розовая, дырчатая, круглая, как головка сыра, и такая же огромная луна. Отогнав настырного комара, Алиса уже собиралась закрыть окно, когда сверху, с крыши, послышались стук и чертыхание, и сорвавшаяся черепица, проехавшись по жестяному желобу, бухнулась в сад.
Следом пролетело еще что-то объемистое и темное и закачалось на уровне окна. Алиса отпрянула. Лишь секунду спустя она поняла, что это парень болтается на веревке, а веревка не иначе привязана за фигурную башенку, украшающую угол крыши. Трубочисты разлетались… Он висел на фоне луны и медленно поворачивался. Луна мешала разглядеть его во всех подробностях, стало ясно только, что он тощий и встреханный. И, кажется, неопасный. Алиса отставила подвернувшийся под руку кувшин для умывания, которым собиралась незнакомца огреть.
— Ослабеваю! Руку дай… — просипел он задушенным голосом.
Алиса рывком втащила незадачливого летуна в спальню.
— Ну? — не давая опомниться, спросила она.
Парень стоял, преклонив колени, и тяжело дышал.
— Высоты боюсь! Никто не поверит.
— Тогда зачем лез?
— За тобой.
Возможно, он сказал бы еще что-то, но тут в двери стала ломиться разбуженная стуками экономка. Сцена становилась классической. Алиса одним движением захлопнула окно, полагая, что через него Эмма веревки не заметит, и тем же движением закрутила ночного гостя в пыльную камку балдахина. Он сопел там, чихал и возился, пробуя устраиваться, но она надеялась, через складки ткани это не очень слышно. Алиса подбежала к двери и растворила ее.
— Ах! — Эмма, в шали, наброшенной на ночную рубашку, и чепце, испуганно пробовала заглянуть через Алису в спальню. Двери были узкие, Алиса стояла стеной. — Тут что-то стукнуло!
Алиса на показ зевнула:
— Мышь. Я запустила в нее туфлей.
— Мышь! Ах! — ключница сделала шаг назад. — Не может быть. Завтра же одолжу у соседки кошку. Ах! У нее такая кошка!
Алиса зевнула еще шире, намек был более чем понятным.
— Ах, мона. Извините меня. Но такой грохот, такой грохот…
Алиса захлопнула дверь. Парень в балдахине сипел и кашлял. Оказалось, что он умирает от смеха.
— Ах, мона! — он сложил руки у живота и возвел очи горе. Алиса зажала рот ладонью. — Это ваш дракон? Я думал, адепты серьезнее. Или она убивает вязальной спицей?
Алиса вытряхнула наглеца из занавески, села на кровать и отчеканила:
— Эмма — добрейшее существо. Она готовит потрясающий сливочный крем и чудесные мармеладки. И если однажды придушила мышь в стакане, это не повод ее оскорблять. Понял?
Кажется, ей удалось его уесть. Желтоватые глаза вытаращились, и гость немо шмякнулся рядом. Алиса помахала у него перед носом растопыренными пальцами:
— Ну не убивайся так. Это чисто женский способ ловли мышей. Берешь стакан, кусочек сыра и монетку… И перестань валяться в моих простынях!
Хохот был бешеный. До рези в животе и выжимаемых на глаза слез. Он заставлял осыпаться пыль и штукатурку, звенел слюдой в оконных рамах, и наконец обрушил кувшин для умывания с прикроватного столика. Воду они вытерли покрывалом, почти наощупь, потому что свеча тоже не выдержала и погасла. А потом, держась друг за друга, ждали в лунных сумерках, не прибегут ли на звук.
— Что вы себе позволяете?.. — наконец осведомилась Алиса гневным шепотом.
— Эт-то интересно… — гость искоса уставился на нее, продолжая сидеть на подоле ее ночной рубашки. И рук не убрал. — Гэлад, Всадник Роханский, Канцлер Круга.
— "Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса. Унесите пудинг".
Всадник Роханский с готовностью сцопал Алису на руки и, хмыкнув, осведомился:
— Куда унести прикажете?
У Алисы язык отнялся от возмущения. А Гэлад покрутился с нею по комнате и направился к окну. И лишь когда он перекинул через подоконник ноги, Алиса нежно заметила:
— Будь что будет, но летать я не умею.
— А-а… а почему?
— А должна?
Канцлер устроился поудобнее, посадил Алису рядом и в свете луны стал настойчиво разглядывать. Алиса повернула голову, чтобы ему было удобнее.
— Ну, и хорош ли мой профиль в лунном свете?
— Спать я с тобой не буду. А для герба сойдет.
Алиса сползла с подоконника и закуталась в занавеску.
— Если собрался говорить мне гадости — убирайся.
— И не подумаю.
Канцлер прибрал в дом босые пятки, всем своим видом показывая, что он здесь надолго. Потянул за занавеску, вынуждая Алису делиться.
— Радость моя, — патетически сказал он. — Уговаривать тебя я не хочу. Но если сложить два и два, выходит, что ты и есть обещанное знамя.
Реакция Алисы была банальной до безобразия. Открытый рот и вытаращенные глаза. По счастью, темнота это скрыла. А Канцлер, пользуясь ее молчанием, легонько попинал Алису в бок и изъял еще кусок занавески. Закутал ноги и с наслаждением вздохнул.
