Дэвид Геммел - Мечи Дня и Ночи
— Вот и спроси, как пойдете. — И она опять отошла. Харад помрачнел, даже есть расхотелось. Он представил себе высокого, темноволосого Каллана. Глаза у него голубые, яркие — может, Чарис об этом? «Я его враз надвое переломлю», — думал Харад. Потом ему вспомнились эти глаза. Харад как боец умел оценивать сильные и слабые стороны других мужчин. Он не сомневался, что этого одолел бы — но все-таки, пожалуй, не враз.
Он оставил еду нетронутой и пошел работать, вкладывая свою досаду в каждый взмах длинного топора.
Ближе к вечеру к нему пришел Балиш. Харад его не любил, чувствуя, что это человек скользкий и подленький. Но Балиш распоряжался работами и раздавал заработок, и Харад постарался скрыть свою неприязнь.
— Чего господин хотел от тебя? — спросил Балиш.
Харад рассказал, что пойдет в горы с его племянником-чужеземцем.
— Смотри, — предостерег Балиш. — Говорят, что на перевалах шатаются беглые джиамады.
— Мне случалось их видеть, — сказал Харад. — Они как медведи или дикие кошки — сторонятся людей.
— Что он хочет посмотреть там, в горах?
— Может, руины.
— Никогда не слыхал раньше об этом племяннике. Зачем он, по-твоему, приехал сюда?
Харад пожал плечами. Ему-то откуда знать? Балиш постоял еще немного, болтая о том, о сем, и ушел. Харад сел, жалея о том, что не поел днем. Хлеб и сыр, оставленные им на поляне, пропали бесследно — жди теперь завтрака.
Руины... Он каждую осень ходил туда и лазал по старым камням. Там у него на душе всегда становилось легче. Он чувствовал там покой, которого не находил ни в одном другом месте. То ли от одиночества, то ли еще от чего-то. Твердо он знал одно: ему не хочется вести туда чужака.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В тридцати милях южнее небольшой отряд, состоящий из пехоты и кавалерии, поднимался к Ситезскому перевалу. Впереди ехали двое разведчиков. У одного на длинной пике полоскался простой желтый флаг. Он беспокойно поглядывал по сторонам, хорошо зная, сколько его товарищей было убито под таким же вот мирным флагом.
Чуть позади следовали посол Унваллис, прославленный воин Декадо и пятнадцать всадников Вечной Гвардии в черной с серебром броне. Двадцать джиамадов замыкали колонну.
Унваллис был уже немолод и терпеть не мог, когда его посылали в отдаленные земли и поселения. С годами он все больше привязывался к своему дворцу в Диранане. В свое время он охотно занимался интригами и политикой, но тогда он был моложе, Эта последняя война истощила его честолюбие и подорвала его силы. Он взглянул на молодого красавца, едущего рядом на белом коне. Точь-в-точь он сам в былые годы: честолюбив, беспощаден, полон желания выдвинуться. Унваллис ненавидел его за силу и молодость, но хорошо скрывал свою ненависть. Декадо не потерпит врагов рядом с собой — кроме того, он последний фаворит Вечной. Впрочем, если не считать всего этого, спутник он интересный. Он остроумен, ему присущ суховатый и резкий юмор — но теперь, как при всяком приступе головной боли, ему не до того. Унваллис снова бросил на него взгляд. Декадо, неестественно бледный, страдальчески щурился. Унваллису самому за свою долгую жизнь доводилось мучиться мигренями, но ничто не могло сравниться с тем, что терпел этот молодой человек. На прошлой неделе он упал в обморок во дворце, и из ушей у него потекла кровь. Унваллис вздрогнул, вспомнив об этом. Мемнон дал Декадо сильный наркотик, но даже это не помогло, и Декадо криком кричал три дня, лежа в затемненной комнате.
— Далеко ли еще? — спросил молодой воин.
— Через час мы должны уже встретиться с посланными Ландиса. Он непременно вышлет кого-нибудь нам навстречу.
— Почему бы нам попросту не привести с собой полк и не занять это треклятое княжество?
— Ландис Кан служил Вечной много жизней. Она хочет, чтобы ему было позволено заново подтвердить свою верность.
— Он создает джиамадов. Одно это делает его изменником.
— Создание джиамадов было его обязанностью и его призванием, — вздохнул Унваллис. — Вечная это понимает. Вряд ли следовало ожидать, что здесь, на покое, он станет выращивать овощи.
— Итак, ты предложишь ему заново принести присягу?
— Это входит в нашу миссию.
— Помимо розысков давно умершего героя, — со смехом добавил Декадо. — Единственного и неповторимого. Что за чушь!
«Так-так, — подумал Унваллис. — Любопытно. Ты ревнуешь к человеку, умершему тысячу лет назад».
— Что ж, фигура преинтересная, — невинно сказал он, зная, как раздражают Декадо разговоры о Скилганноне. — Говорят, что в поединке на мечах против него никто не мог выстоять. Даже в зрелые годы он был смертельно опасен.
— Так говорят обо всех легендарных героях, — бросил Декадо, потирая глаза.
— Это верно, но и сама Вечная подтверждает, что ему не было равных.
— Насколько я знаю, он убил нескольких примитивных джиамадов и выиграл пару-тройку битв. Это еще не делает его богом, Унваллис. Не сомневаюсь, что он был хорошим бойцом, но я бы его побил. Видел ты кого-нибудь, чье мастерство могло бы сравниться с моим?
— Не видел, — признал Унваллис. — Ты стоишь особняком, Декадо — как, впрочем, и твое оружие. — Он посмотрел за спину воина, где висели общие ножны с двумя мечами. — Вряд ли сейчас на всем свете найдется равный тебе противник.
— Ни сейчас, ни когда-либо после.
— Будем надеяться, что ты прав. — Юность всегда самонадеянна, подумал Унваллис. Она не верит, что когда-нибудь старость отнимет у нее все. Сохранишь ли ты свою веру лет через двадцать, Декадо? Или через тридцать, когда твои мышцы высохнут, а суставы поразит ревматизм? Впрочем, если ты к тому времени еще не надоешь Вечной, она может продлить тебе жизнь. Как делала это для меня на протяжении нескольких десятилетий. Продление молодости — чудеснейший дар. Жаль, что это понимаешь далеко не сразу, а лишь тогда, когда твоя молодость начинает увядать.
С ним это произошло, когда он перестал быть для Вечной любовником и стал... кем же? Другом? Но у Вечной друзей нет. Кем же тогда? Приходится, как ни печально, признаться, что он сделался всего лишь одним из ее приближенных, слугой, рабом ее капризов. Но жаловаться ему, по правде сказать, не на что. В мире, опустошенном войной и мором, у него есть свой дворец, свои слуги, а его богатства хватило бы на несколько жизней. Вот только этих жизней у него впереди больше нет. Он — девяностолетний старец в теле пятидесятилетнего мужчины. «Что-то будет с тобой, Декадо, когда она бросит тебя?»
Некоторое время спустя всадник, ехавший впереди, подал голос.
Из-под деревьев на дорогу вышли двое джиамадов. Унваллис подъехал к ним. Оба были итогом весьма примитивного смешения, скорее всего с волками. У Ландиса Кана, видимо, недостает механики, чтобы усовершенствовать процесс.
