Мелисса Марр - Хрупкая вечность
Она не отвечала, поэтому Кинан продолжил:
— Я думаю, что никто не смог бы так легко справиться с тем, с чем справилась ты. Даже с тем, чтобы привыкнуть быть фейри. Ни одна из Летних девушек не освоилась так быстро. Ты же не впадала в тоску, не злилась, не цеплялась за меня.
— Я знала о существовании фейри, — возразила Эйслинн, — а они нет.
С каждым его словом она ненавидела неспособность фейри лгать все больше и больше. Было бы намного легче, если бы она могла солгать, отрицая, каким безболезненным было ее превращение в фейри. Было бы легче, если бы она могла сказать, что привыкла к новой жизни не так быстро, если бы могла сказать, что страдала.
Потому что тогда он не поступал бы так со мной.
Он дал ей свободу, дал время. Он был ее другом и никогда не заходил дальше установленных ею границ.
Бежать. Бежать сейчас же.
Но она не сдвинулась с места.
Кинан приблизился, вторгаясь в ее личное пространство.
— Ты знаешь, что в этом есть кое-что еще. А я теперь знаю, что все было правильно. Правильным было то, что я так долго не мог найти свою королеву. Ты стоила того, чтобы ждать, и всего того, что я пережил, даже не зная, что мне это по силам.
Он погладил Эйслинн по волосам, и солнечный свет заструился по ее коже.
— Если бы ты была моей королевой по-настоящему, наш Двор был бы намного сильнее. Если бы стала моей, не отвлекаясь на смертных, мы были бы в большей безопасности. Мы были бы сильнее, если бы по-настоящему были вместе. Лето — время тепла, радости и удовольствий. Когда я с тобой, мне хочется забыть обо всем на свете. Я люблю Донию и всегда буду любить, но когда ты рядом… — Он заставил себя замолчать.
Эйслинн знала, чего он недоговорил. Чувствовала, что в этом и есть истина, но не собиралась полностью поддаваться природе своего Двора. Неужели он знал, что все так и будет? Знал, что ее отношение к их совместному правлению как к работе, а не как к близости между ними ограничит возможности их Двора? Почему-то ей не хотелось знать ответы на эти вопросы.
— Двор сильнее, чем был когда-либо за всю твою жизнь, — тихо сказала она.
— Так и есть. И я благодарен тебе за все, что ты дала нашему Двору. А всего остального я буду ждать столько, сколько потребуется. Вот о чем я думаю. Вероятно, следовало бы думать о целом списке дел, которые нам предстоит сделать, но, — он наклонился к ней, пристально глядя в ее глаза, — все, о чем я могу думать прямо сейчас, — это о том, что ты здесь, со мной, где и должна быть. Я люблю Донию, но своих людей я тоже люблю. Я могу любить тебя, как нам с тобой и было предназначено, Эйслинн. Если ты позволишь мне, я смогу любить тебя так сильно, что мы оба забудем обо всем, кроме нас с тобой.
— Кинан…
— Ты просила, чтобы я был честен.
Он не лгал. Он не мог лгать. Все это не имеет значения. То, что он ей говорил, не имело и не могло иметь значения.
Эйслинн чувствовала солнечный свет, живущий где-то внутри нее. От этот света ее кожа натянулась так, что казалось, вот-вот лопнет. Она отвечала на прикосновение Кинана так же сильно, как и на прикосновения Сета. А это было неправильно.
Неужели? — прошептал предательский внутренний голос. — Он мой король, мой партнер…
Она положила руку на грудь Кинана, собираясь оттолкнуть его, но от этого контакта солнечный свет запульсировал между ними. Их тела были вместилищами этого света, он связывал их петлями, и, преодолевая барьер кожи, становился все сильнее и сильнее.
Глаза Кинана распахнулись, и он сделал несколько неровных вдохов. Он потянулся к Эйслинн, и она почувствовала, как тянется к нему. Рука, которой она собиралась оттолкнуть его, так и осталась на его груди, но согнулась в локте, и теперь их ничто, кроме ее ладони, не разделяло.
Он поцеловал ее. Он не делал этого с тех пор, как она перестала быть смертной. В первый раз это случилось, когда она была совершенно не в себе, выпив слишком много летнего вина и протанцевав слишком долго в его объятиях. У их второго поцелуя был привкус искушения, когда она просила его оставить ее в покое. Но этот третий поцелуй был таким нежным, что его губы едва касались ее губ. Этот поцелуй был подтверждением его привязанности к ней, а это усугубляло все еще больше.
Эйслинн отстранилась:
— Прекрати.
Ее голос был не громче шепота, но Кинан все же остановился.
— Ты уверена?
Она не смогла ответить. Никакой лжи. Она чувствовала в его словах вкус зрелого лета, обещание того, что она могла бы получить, если бы осмелилась зайти чуточку дальше.
— Мне нужно, чтобы ты отодвинулся. — Эйслинн попыталась сосредоточиться на значении этих слов, на диване, на кожаных переплетах книг, которые она видела на полках за Кинаном — на чем угодно, лишь бы не на нем самом.
Она убрала руку с его груди.
Помедленнее. Думай о том, что важно. Моя жизнь. Мой выбор. Сет.
Кинан отодвинулся, внимательно наблюдая за ней.
— Если бы не ты, Двор бы погиб.
— Я знаю.
Отодвинуться еще дальше она не могла — подлокотник дивана и так упирался ей в спину.
— Без тебя я был бы совершенно бесполезен, — продолжал Кинан.
Схватив подушку, Эйслинн поставила ее себе на колени, как щит, который смог бы стать преградой между ними.
— Ты правил Двором без меня девять веков.
Он кивнул:
— И это того стоило. Каждая мука стоила того, чтобы прийти к тому, что есть у нас сейчас и чего мы можем добиться, если ты однажды примешь меня. Если бы мы могли хоть какое-то время провести вместе так, как нам это предначертано…
В течение долгой минуты Эйслинн сидела, не шевелясь, пытаясь подобрать слова, которые помогли бы развеять возникшую напряженность. Уже не в первый раз он говорил так страстно, но сейчас впервые он потянулся к ней, чтобы дотронутся до нее, выказывая больше, чем простые дружеские чувства. А это было уже слишком.
— Не будешь на меня давить? — тихо спросила она.
Он отодвинулся еще чуть-чуть.
— Только потому, что ты об этом просишь.
Эйслинн почувствовала странную легкость в голове.
Кинан натянуто улыбнулся.
Она поднялась и нетвердой походкой направилась к двери. Распахнув дверь, Эйслинн так вцепилась в дверную ручку, что чуть не сломала ее. Потребовалась слишком много силы воли, чтобы поднять голову и встретить его взгляд:
— Это ничего не меняет. Ничего. Ты мой друг, мой король, но… это все, чем ты можешь быть для меня.
Он кивнул, но это, скорее, говорило о том, что он ее слышал, а не о том, что согласился с ней. И его слова подтвердили ее догадку:
