Дмитрий Денисов - Изначальное желание
За это, правда, Берд и снискал себе славу предусмотрительного и мудрого сотника. За это барон ценит и уважает его. Да, он всякий раз прислушивается, но не всякий раз принимает его советы. Хотя в глубине души он часто понимает правоту вассала, но постоянно слушать его не может. Иначе, Берд попросту превратится в командующего, а барон — в его вассала. И барон, прекрасно понимая чужую правоту, часто пренебрегает ею, лишь бы и дальше оставаться полноправным лидером. А жертвы, которые при этом неизбежны, он просто старается не замечать. Да, он ценит своих солдат, но на то они и солдаты, призванные умирать за своего господина. За что, собственно, и ценит их любой такой господин.
Хотя сам Берд не слишком задумывается о подобном противостоянии. Оно даже не существует в его глазах. Он простой воин, и всячески заботится о своих соратниках. За что они его тоже любят и уважают. Он совершенно не думает о какой-то перемене лидерства. Он просто выполняет свой долг по отношению к людям, чья судьба зависит и от него. И делает все возможное чтобы солдаты не страдали.
Будь вассал посообразительнее, он давно бы уже научился наталкивать господина на мысль, а не преподносить ее в готовом виде. Мысль, рожденная своей головой, кажется родной и приятной. Даже если и догадываешься туманно, что тебя к ней подтолкнули. Любой хозяин цепляется за нее, пестуя, точно дитя. Отказываться от нее крайне неприятно. Зато очень приятно ее развивать, дополнять, а главное — воплощать. Но подобное — удел мудрецов. Берд же воин, пусть опытный и умный. Но не столь мудрый. Поэтому ему остается лишь пожимать плечами, качать головой, да нехотя соглашаться. И растворять тьму здравомыслия в слепом блеске лидерства.
Но не стоит забывать, что свет вспыхивает во тьме, а не наоборот. Не стоит забывать, что свет живет ограниченной жизнью: он рождается во тьме и умирает во тьме. Жизнь тьмы вечна. Ибо тьма изначальна. И она сама породила свет, ярче подчеркивая свое величие. Чтобы мир пришел в движение, как чередование тьмы и света…
Вечер тающим дыханием переходил в ночь. Краски медленно сгущались, наливались темными багровыми соками. Небо разбрызгало последние краски заката. Далекие тучи старательно слизывали их с лесистых горбов. Ночь кралась по пятам, с каждым шагом нагоняя наш отряд. Дорога впереди превратилась в серую змею. Рыцари и пехота безжалостно топтали ее, но никак не могли совладать — она все уползала и уползала из-под ног. Озлобленные сапоги мяли ей спину, могучие копыта дробили ее бесхребетную плоть. Но змея оказалась на редкость живучей. И на редкость длинной. А еще волшебной. Ведь каждый норовил раздавить ей голову, но всякий раз замечал, что давит хвост. И снова делал шаг, в надежде размазать голову холодной гадине. И снова наступал на хвост. Так и длилась бесконечная борьба сапог, копыт и дороги.
В очередной раз прискакал конный разъезд, пущенный вперед. Воины доложили о полном спокойствии. Ничего подозрительного они не встретили. Впереди нет ни одного поселения, ни одной развилки. Дорога петляет меж широко разбросанных холмов. Теснин и иных укромных мест не попадалось. Барон бесстрастно выслушал их, сухо высказал благодарность, и пообещал всем скорую остановку. Над головами пробежал вздох, полный надежды, и воины с новыми силами вступили в схватку с дорогой.
Время шло. Тьма копилась среди деревьев, кустов и трав, скрывая от жадных глаз свои неведомые тайны. Закат окончательно растворился в небе, на его месте весело мерцали молодые звезды. За нами бесшумно поплыла половинка луны. Она была желтая, большая и ноздреватая, точно кусок свежего сыра. Так и хотелось снять ее с небес и попробовать на вкус. Но кто тогда станет освещать землю по ночам? Кто будет окроплять мир брызгами расплавленного серебра? Кто накроет мир одеялом загадок и тайн. Ведь ночь — хранительница тайн. Ведь днем все столь очевидно, что порой, хочется закрыть глаза.
И я закрыл глаза. Ведь всем известно — слепые лучше слышат. Я прислушался. И услышал шелест далекой листвы. Да, листва шевелилась повсюду — ее тревожил легкий ветерок. Но в одном месте ее тревожил еще кто-то. Я не видел кто, но чувствовал чужое присутствие. Желания выдавали своего хозяина, как музыка выдает лютниста. Как бубенцы танцовщицу. Или колокольчик осла.
Я распахнул глаза, прибавил шаг, нагнал главу. Берд удивленно посмотрел на меня. Я возрадовался — ведь он столько внимания уделяет мелочам. Барон же властно смотрел вперед, будто позади и не шагал его отряд. Я покашлял, стараясь привлечь внимание, но привлек лишь внимание Берда. Барон выглядел погруженным в глубокие раздумья. Тогда я громко и бесцеремонно обратился к Лою.
— Почтенный барон, будь осторожен.
— В чем дело, путник? — не глядя на меня, спросил он.
— Странные ощущения…
— А, ты тоже, как и Берд, полагаешься на ощущения? — на сей раз, он все же снизошел посмотреть на меня. — Это очень хорошо, когда ты многое ощущаешь. Но лишь для тебя. Мои ощущения иные. Я воспринимаю то, что вижу и слышу. А если б доверял всем вашим чувствам, то до сих пор сидел бы в тройных доспехах, в самой высокой и неприступной башне родного замка, за кованой решеткой и трясся бы от страха за жизнь.
— Взгляд и слух — тоже ощущения, — пояснил я. — Но им же мы верим. Однако они не полно раскрывают нам картину мира. Есть и другие ощущения. Иной раз более достоверные.
— Ты тоже устал, — будто для себя, отметил барон. — Погодите. Осталось совсем немного.
Берд посмотрел на невозмутимого господина и пожал коваными плечами.
— Такое ощущение, милорд, что ты перед смертью надышаться не може…
Не успел он закончить фразу, как листва снова колыхнулась где-то вдали. Никто, разумеется, не расслышал, ведь шум был неприметнее беличьей возни. Никто, кроме меня.
А следом что-то коротко щелкнуло. Затем свистнуло. И хлопнуло. Все произошло стремительно. Слишком стремительно, чтобы кто-то мог сообразить. И тем более предотвратить. Барон всплеснул руками, сильно покачнулся, на миг замер и вдруг начал крениться на бок. Берд невольно подхватил его, растерялся, но тут же дико закричал:
— К оружию!!!
— К оружию!!! К оружию!!! — стремительной волной понеслось над сверкающими головами.
По телу отряда пробежала дрожь. Солдаты бросились к подводам, рыцари ринулись к своему барону. Но было уже поздно. Вассал поддерживал бездыханное тело господина. В скупом звездном свете все увидали черное оперенное древко. Короткая арбалетная стрела глубоко впилась точно в левую глазницу. Из страшной раны сочилась кровь и остатки глаза.
— Барона убили! — прокатился многоголосый крик. — Барон мертв! К оружию! К оружию!
