Ника Ракитина - Ясень
Услышав меня, мать разогнулась, и я едва не фыркнула, увидев ее красное лицо, сбитый набок чепец и встрепанные волосы.
Она гневно взглянула на меня, втянула воздух:
— Прохиндейки, бездельницы, уховертки! Ишь, морды понаели, пальцем не шевельнут! Кикиморы!
Я покосилась на «кикимор». Здоровые, пышущие румянцем, они кривились от сдерживаемого смеха, но стоило матери бросить взгляд — почтительно застывали.
— Смолу на вас возить! — все больше расходилась та. — У, бесстыжие! Все самой делать, все самой! Глаз не сомкнешь, не присядешь! Покою нет!
Она замахнулась стиснутой в кулаке цветастой тряпкой. Девушки не выдержали. Крышка сундука с грохотом рухнула. Мать подскочила, как ошпаренная, и замолкла. Служанки, закрыв лица, давились подозрительным кашлем.
— Мама, — воспользовалась я передышкой, — так что ты все-таки ищешь?
Мать стащила с головы чепец, вытерла им лицо.
— Ключ, — сказала она, тяжело дыша. — Ключ я ищу. Затерялся где-то.
— Какой ключ?
— От покоя с заклятым креслом. Все же пир сегодня, еще сядет кто ненароком, с медов-то…
Кресло это было семейным преданием и проклятием.
Некогда отец моего прадеда, переезжая в новый дом, заказал мебель известному мастеру. Когда заказ был готов, мой предок пожадничал и заплатил меньше, чем следовало. В отместку мастер сделал заклятое кресло и отправил заказчику вместе с остальным.
Кресло из темного дуба отличали искусно вырезанные на подлокотниках руки — мускулистые, с судорожно сжатыми кулаками. Казалось, что кто-то невидимый сидит в нем, и видны только руки, лежащие на подлокотниках. Мастер заявил, что никто не посмеет сесть в кресло, пока истинный хозяин — он разумел нечистого — здесь.
Так и случилось, и с тех пор заклятое кресло стояло в отдельном покое. Оно было известно всему городу, и порой отец водил гостей посмотреть на него, охотно посвящая их в детали предания. Гости качали головами, поглаживали бороды, но сесть не решались.
Мне показалась смешной предосторожность матери. Да и к чему искать этот ключ? Если в кресле и вправду кто-то есть, он постоит за себя сам. Я, как умела, объяснила это матери. Она спорить не стала, велела служанкам собрать вещи и ушла на кухню.
Я только головой покачала ей вслед: сколько хлопот с этим пиром! В кухне с раннего утра дым стоял коромыслом. Служанки метались по покоям, наводя чистоту. Во дворе тяжело бухало: выбивали парадные ковры. Мать, вскочив ни свет, ни заря, ухитрялась быть во всех местах одновременно. Именно ее голос пробудил меня ото сна.
Служанки закрыли сундук и удалились, а я в унынии присела к окошку. Уже не заснуть. Лучше всего было бы сейчас пойти к Керин, но беспокоить ее не хотелось. По совести говоря, следовало помочь маме в ее хлопотах, только в хозяйственных делах я не понимала ничего.
На пиру меня усадили рядом с Мэннором. Впрочем, пир — это громко сказано. Собрались только свои: друзья отца Миклош и Трибор с женами, сотник Вежи Явнут, Вилько — побратим, близкие родичи, челядинцы из старших — совсем немного.
И, конечно, Избранные. Пир-то и устраивался из-за нас: чтобы не ударить в грязь лицом, проявить щедрость и ум, именитым приличные, и не оказаться хуже других, что уже попировали с нами и в нашу честь. Нам все это уже наскучило, но Герсан, мой отец, старшина городских златоделов, был человек уважаемый, и отказать ему Избранные не могли.
Пир длился не первый час. Немало было выпито чар, выкрикнуто здравиц Избранным, а особо Керин — победительнице Дракона. Ее насильно усадили во главе стола, подвыпившие старшины глядели на нее, как на диво заморское, и всё норовили подлить вина и пододвинуть кусок пожирнее, Керин смущенно отказывалась. Мэннор с тоской глядел на нее поверх полной чары.
Уже заглядывал в глубокие оконца молодой месяц. Жарко закручивался над столами хмельной чадный дух, хрустели на зубах кости, бесшумно сновали за спинами челядники с ковшами и солилами. О нас забывали, речи делались невнятнее, оплывали свечки, пустели блюда. Кто-то храпел в обнимку с лагвицей, Гино и Миклош затянули песню, Явнут запустил пальцы в миску с патокой.
Керин устало склонилась над столом. Я подумала с тревогой, что не стоило ей идти сюда, первый ведь день, как встала с постели. Только вот отца моего не захотела обидеть, а еще больше — пожалела меня.
Вилько, встретивший нас тогда на воротах, поднялся, шатаясь, пить "за дочку Герсана". Потом захмелевшие гости стали упрашивать Велема рассказать, как он лазил в пещеру за драконьим зубом. Велем упирался недолго, и хоть знали все эту историю почти наизусть, слушать не уставали. За разговорами никто не заметил, как Керин исчезла. Не было и моей матери, но ей, как хозяйке дома, засиживаться за столом было не с руки.
— Люди, вставайте! Чудо!..
Не помню, так ли мама кричала, но крик этот поднял всех.
— Куна, — пробовал утихомирить супругу отец.
Мать всплеснула руками:
— Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли! — всей толпой, толкая столы и, опрокидывая лавы, гости двинулись за ней.
Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца — в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.
Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется.
В полутьме чувствовались только сдавленное дыхание, да чужие локти под ребрами — так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих.
Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось — сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее: подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать чашек разом.
И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.
После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.
А моя мать, когда улеглась суматоха, добавила кое-что от себя. Мол, как раз побежала она на кухню Нессе кой что наказать, и как в сердце что толкнуло — покой не заперт, мало ли…
Прибежала и сползла по косяку, хвала Верпее, плошку не обронила, так бы точно пожару быть, упаси Знич. Стоит на коленях, плошку держит, и рассмотрела, наконец: гостья их, что Дракона убила, спит в кресле, и ее руки спокойно на руках деревянных. Стало быть, сняла она заклятье: ушел Хозяин. Она гостью-то тревожить не стала, а бегом насколько сил, чтобы все увидели.
