Дмитрий Кузьмин - Лис. Сказания Приграничья (СИ)
— Новенький, — неодобрительно сощурился стражник, оглядев меня с ног до головы. — Одежду получишь вечером, пока и эта сойдет. Кирки на выходе. Поторапливайся.
Я последовал примеру братьев по плену и опустил глаза, стараясь не встречаться со стражником взглядом. Выстроившись в колонну по двое, мы побрели за надзирателем по узкому, освещенному лишь парой факелов, длинному коридору.
* * *— Сейчас мы недалеко от входа, наверное, в тысяче шагах всего, — рассказывал Кэттон, мерно ударяя киркой по горе. У меня получалось не так хорошо — орудие добычи так и норовило отскочить от камня и ударить хозяина. Хоть Кэттон и учил, что бить нужно ровно в расщелины между камней, но получалось все равно плохо.
Вот уже второй час мы добывали руду. Точнее, этим занимались остальные заключенные. А я лишь делал вид, потому что за сотни ударов так и не смог отколоть здоровенный иссиня-черный обломок, торчащей в каменной гряде. И надеяться на то, что работа здесь закончится, не приходилось — вокруг, в стенах, были рассыпаны тысячи, если не десятки тысяч таких обломков.
Уже знакомый детина, который, как оказалось, трудился надсмотрщиком крыла темницы, где содержалось пятьдесят заключенных, в том числе и я, подошел ближе. Я выпрямил затекшую спину и с натугой взмахнул киркой. Железяка, весящая, наверное, килограмм пять, с гулким стуком опустилась на камень. Отлетело несколько крошек.
— Работать, падаль! Кто не сдаст кусок руды, не получит похлебки! — прикрикнул надзиратель и прошел дальше, чуть потянув за цепь, протянутую вдоль нашей стены. От нее тянулись цепочки чуть уже, к нашим шеям, где крепились за стальные ошейники. Цепочка натянулась, я почувствовал, как стягивается железом горло. Сжал зубы, сдерживая стон — как оказалось, надзиратель был садистом, и ему доставляло удовольствие причинять нам боль. Молчи, Лис, пока молчи.
Кирка взлетела над головой, я с силой опустил ее на камень. Удар — есть, кажется, обломок руды поддался. Не поверив своему счастью, я потрогал темно-синий металл. Да, так и есть, качается.
— Вот видишь, уже получается. Ничего, скоро пойдет, а там, может, и наверх переведут, — улыбнулся Кэттон.
Мы неспешно переговаривались все время, пока махали кирками. Как оказалось, Ольстерры привезли меня пленником в одну из пещер, где добывалась «коба» — местный аналог меди. Металл пластичный, хорошо перерабатывается, и доступен по всей горе Прибой.
Да, та самая гора, до которой мне не удалось добраться, пока я сматывался от всадников. Оказалось, что внутри она вся изъедена шахтами.
— А что там, наверху? — спросил я, закусывая губу. Побитое тело сопротивлялось физической нагрузке, мышцы ныли, крича о необходимом отдыхе.
— Все забываю, что ты не местный, — улыбнулся приятель. — На шахтах у нас работает весь люд. Те, кто добровольно приходит в графство наниматься, долбят стены в золотых и серебряных приисках. Таких как мы, рабов, туда не отправляют просто так — слишком велик риск того, что украдем чего да смоемся. Поэтому мы и добываем медь — она в глубине горы, так что контролировать нас легче.
— И что, наверх реально перейти? — спросил я, замахиваясь в очередной раз киркой. Охранник, прогуливающийся вдоль раскопок, приближался, а нарываться на очередной удар кнутом или удушение не хотелось. И так к ранам, полученным в бою, добавилась расцарапанная цепью шея.
— Сбежать решил? — засмеялся Кэттон. Я промолчал. — Перейти можно, как ты говоришь, реально, но потрудиться придется. Нужно сначала охраннику своему доказать, что ты исправился, хочешь работать. Потом приемщики руды должны сообразить, что ты много приносишь. Ну а потом если кто из них будет в хорошем настроение, да тебе повезет, то начальник шахты обратит внимание. Служить нужно долго и много, так что особо не рассчитывай. За тот год, что я здесь, только двоих перевели. Да и то, сдавали они по сотне кусков за день — с детства руду добывают, а потом попали под горячую руку Ольстерра, вот и оказались рабами.
— По сотне кусков, — пробормотал я и приуныл, глядя на кусок руды в стене. Кажется, он поддавался, и еще за пару часов я его вытащу. Рядом с Кэттоном валялись три бруска — это, как пояснил приятель, считалось хорошим результатом за первую смену. — Нереально. Совсем нет.
— Да не унывай ты, — рассмеялся Кэттон, глядя на мою понуренную физиономию. — Ты ищи хорошее что-то. Тебя же не «гальку» добывать поставили.
— Что за «галька»? — спросил я. Для меня галька всегда была небольшими камушками, которые можно был найти на песке. Как оказалось, я был не далек от правды.
— «Галька» — это руби, — улыбнулся Кэттон. — Так называть проще. Маленькие камушки, но очень дорогие. Из них ювелиры украшения делают, для короля, для знати. Самый простой руби продать в городе можно за десяток золотых.
— И что хорошего в том, что мы их не добываем? — удивился я. Кирка в очередной раз врезалась в стену, брусок руды поддался. Показалось, что он немного выдвинулся из камня. Я вытер пот, оставляя на руке черные грязные разводы.
— А то, что руби в основном можно найти в скалах прямо в воде. Не знаю, уж почему, но только там они появляются. А ты попробуй, помаши киркой под водой — ничего не выбьешь. Вот и отправляют туда конченных людей, разбойников, что честный люд губят. Они, как отбой у моря, сразу в воду. И так несколько часов, пока вода снова не закроет скалу. В общем, тоже самое, что у нас, только стоишь в ледяной воде по пояс, а то и по грудь. Там надолго не задерживаются, быстро заканчивается жизнь, — проговорил Кэттон.
Я промолчал, в очередной раз подивившись нравам этого мира. И как мне отсюда выбраться? Я принялся махать киркой, стараясь отогнать грустные мысли о теплом доме, но мне помешал гулкий звук. Кэттон бросил кирку, схватил меня за плечо и закричал:
— Бежим!
Я последовал его примеру, лишь на секунду замешкавшись. Спина онемела, ноги не слушались, будто одеревенели от постоянной нагрузки, и мы, семеня, согнувшись, ринулись прочь из шахты.
— Куда! Стоять, уродцы! — завопил надзиратель, хватаясь за цепь. Закричал скорее радостно, чем грозно — понимал, что от цепочки мы никуда не денемся, но наш демарш позволит ему получить удовольствие. Получить удовольствие через нашу боль.
Цепочка впилась в шею, я захрипел. Рядом рухнул, будто подкошенный, Кэттон. Мужчина схватился за цепь, будто пытаясь оторвать ее, но лишь раздирал в кровь горло и ногти. Что задумал мой приятель? Зачем он побежал? Глупостью было слушать его, думал я, чувствуя, как теряю сознание от нехватки воздуха.
Почему я послушался соседа по камере? Грозный окрик? Усталость? Или тот неприятный гул, несущий опасность? Я прислушался — гул нарастал. Внезапно раздался грохот, многократно усиленный эхом, отраженным от стен.
