Марк Лоуренс - Император Терний
— Это уличный оборвыш, — сказал кузнец. — Дурак необучаемый. Я месяц кормил его. Держал у себя в доме. Он принадлежит мне.
И он тяжело опустил сапог.
Кожа громко ударила по камню. Мальчишка перекатился, но подняться у него не было сил. Кузнец выругался — его ор заглушил мое собственное ругательство — ожог, пересекавший мое лицо от подбородка до лба, словно след от раскаленной ладони, пульсировал болью, как в тот самый первый миг. Мне говорили, что голос совести тихо звучит на задворках разума, и для кого-то он звучит ясно, а для кого-то не очень, так что им нетрудно пренебречь. Но я ни разу не слышал, чтобы он обжигал лицо, заставляя страдать от боли. Но, как бы то ни было, я не люблю, чтобы мне указывали, что делать, и тем более подталкивали. Возможно, я счел Упрямца родственной душой, ибо столь же скверно разбирался, куда идти, даже в тех редких случаях, когда был готов прислушаться к собственной совести.
Солнышко проскочил мимо меня, направляясь к кузнецу. Он даже не обнажил меч.
— Покупаю его у тебя! — крикнул я.
Солнышко уже был почти у цели, и я прикинул, что кузнец руки ему переломает, прежде чем этот идиот успеет взяться за оружие.
Кузнец замер, Солнышко тоже, причем последний — со вздохом облегчения, и боль моя стихла. Кузнец пялился на мою посеребренную кирасу, на покрой моего плаща и, вероятно, думал, что моральное удовлетворение, может, и не стоит содержимого моего кошелька.
— Сколько даешь?
— Давай состязаться — как пожелаешь. Выиграешь — отдам вот это за мальчишку. — Я поднял двумя пальцами на уровень глаз золотой дукет. — Проиграешь — не получишь ничего.
И я ловко убрал монету.
Он нахмурился. Парнишка сумел-таки перекатиться еще раз и прижался к стене седельной лавки на другой стороне улицы.
— Может, проверим, кто дольше продержит раскаленное железо?
Он нахмурился сильнее, так что над черной полосой бровей сморщился лоб.
— Сила, — сказал он. — Кто дольше продержит наковальню над головой?
Я посмотрел на наковальню, стоявшую в глубине кузницы. Весила она, наверное, как двое взрослых мужчин.
— Какие правила?
— Никаких правил! — Он расхохотался и поиграл могучими бицепсами. Если цирк Тэпрута когда-нибудь приедет в Альбасит, великий Рональдо будет впечатлен. — Сила! Вот и все правила.
— Тогда покажи мне, как это делается.
Я вошел в кузницу. Отблески огня в горне и двух коптящих лампах давали достаточно света, чтобы не наткнуться на скамейку или ведро. Здесь приятно пахло углем, железом и потом. Я вспомнил Норвуд, Маббертон и дюжину других сражений.
Кузнец последовал за мной. Я коснулся его груди, когда он проходил мимо.
— Имя?
— Йонас.
Он обогнул наковальню. Я покосился на потолок — с балок свисали инструменты. Ему как раз хватало места, а мне так и вовсе предостаточно — я был где-то на ладонь ниже.
Солнышко встал у меня за спиной.
— Мальчишка еще жив, верно? Я не стану уродоваться за труп.
— Жив, жив, хотя едва ли здоров.
Йонас присел, обхватил одной ручищей горн, а другой — наковальню.
— Ты уже делал это прежде, — ухмыльнулся я.
— Да. — Он осклабился. — Уже чую вкус твоего золота, мальчик.
Он напрягся, готовясь рывком поднять наковальню. Вот тут я и ударил его молотом, который взял с ближайшей скамьи. Я попал в висок, рядом с глазом. Звук был похож на тот, с которым он пнул ребенка. Молот опустился, залитый кровью, и Йонас рухнул на наковальню.
— Что? — спросил Солнышко, будто не мог чего-то разглядеть впотьмах.
Я пожал плечами.
— Никаких правил. Ты же слышал.
Мы оставили их обоих лежать в крови. Огонь и так обглодал мне лицо, хватит уже, и даже если мальчик мог ходить, взять его с собой в Иберико было бы более жестоко, чем оставить еще на месяц у Йонаса. По крайней мере, он смог сесть и оглядеться, то есть всяко был в лучшем состоянии, чем его хозяин.
Мы повернули за угол, прошагали по улице и оказались на площади. Пришлось проталкиваться мимо помощников пекарей с подносами хлеба на головах, груженых телег, содержимое которых вот-вот должны были разложить на прилавках по обе стороны надвратных башен. Здесь кипела жизнь: поздно приехавшие торговцы спешили установить столики и навесы, горожане бойко покупали, монеты звенели в их кошельках, взгляды метались, высматривая выгодные сделки в предрассветных сумерках.
— Нам повезет, если удастся найти человека Правительницы в этой толчее.
Солнышко попытался ухватить булку с лотка и промахнулся.
— Не теряй веры, мужик. Насколько трудно разглядеть короля?
Я забросил поводья Упрямца к нему на седло и пробежал пальцами обеих рук по волосам, разбросав их по плечам и спине.
Мы подошли к воротам. Над нами поднималась к бледному небу гладкая стена. Копыта стучали по мостовой — мы провели своих животных через темный тоннель ворог длиной в десять метров.
— Я поеду с тобой.
Голос из черных теней у выхода.
— Вот видишь, Солнышко, нас опознали.
Я повернул голову и ухмыльнулся. Свет с востока очерчивал его лицо.
Кто-то вышел из тени и приблизился к нам черным пятном. Женщина.
Она подъехала ближе на высоком вороном жеребце, завернутая в темный плащ, словно боялась замерзнуть.
— Вы привезли нам карту? — Я протянул руку.
— Я и есть карта.
Я различил изгиб ее улыбки.
— Как вы нас узнали?
Я снова взялся за поводья.
Она промолчала, лишь коснулась пальцами щеки. Мои шрамы на миг полыхнули, очередной отголосок пламени Гога — совершенно точно, я ведь уже давно забыл, как краснеть.
Солнышко прикусил язык, но я почувствовал, что он прямо-таки источает самодовольство у меня за спиной.
— Я Достопочтенный Йорг Анкрат, король земель, о которых вы никогда не слышали. Вон тот ухмыляющийся идиот — Грейсон Безземельный, побочный отпрыск какого-то почтенного рода, коему принадлежит несколько пыльных акров на Лошадином берегу, пригодных, чтобы камни выращивать. Можешь называть меня Йоргом, а его — Солнышком. И мы путешествуем пешком.
— Лейша. Одна шестнадцатая оравы внуков Правительницы.
— Ее внучка? Удивлен. Мне показалось, Правительница не ожидала, что мы вернемся.
Похоже, Лейша не собиралась отвечать — она проехала сотню ярдов рядом с нами в полном молчании, пока мы вели своих животин прочь от города.
— Уверена, что моя бабушка правильно оценила экспедицию и вряд ли усомнится в своем решении.
Я все еще не мог разглядеть ее в складках плаща, но что-то в том, как она держалась, подсказывало: она хороша собой, возможно, даже красива.
