Клиффорд Саймак - Братство талисмана
– Не сомневаюсь. Мы постараемся узнать, каковы эти причины.
– Она пряталась в церкви. Разве это подходящее место? Так делать – святотатство. Жить в церкви – не дело. Она не для того выстроена. Ни одному порядочному человеку не придет в голову жить в церкви.
– Но ведь это единственное место в деревне, где она могла найти крышу над головой, – возразил Дункан. – Где-то надо укрыться от непогоды.
– А зачем она осталась здесь?
– Ты же слышал. Она искала какие-то сведения о Вольферте. Она знает, что он когда-то жил здесь. Может, она думала, что он ушел отсюда, и искала сведения насчет этого. Откуда ей знать, что он тут похоронен.
– Все это я знаю. Но зачем ей разыскивать его?
Дункан покачал безделушкой перед отшельником, который в ужасе отскочил.
– Я думаю, она искала это. Ты не знаешь, что это? В деревне ничего не говорили?
– Это была реликвия. По крайней мере, деревенские считали так, судя по старым рассказам. Реликвия, но какая, откуда – я не слышал. Наверное, никто не знал. В деревне считали, что Вольферт
– святой, и он никогда не оспаривал этого. Это было для него спокойнее, чем если бы узнали, что он колдун. Ах, какой позор, какой стыд… Он – колдун!
– Да, я знаю, – без всякого сочувствия сказал Дункан.– Его похоронили в святой земле.
– Дело не только в этом! – Закричал Эндрю. – Ведь ему построили гробницу! Для себя деревенские ограничивались грубо вырезанными камнями, а для него потратили уйму времени, добывая отборный камень для больших плит и устанавливая их на место. А самое главное – громадный расход вина!
– А при чем тут вино?
– Ну, маркировать его, конечно. Говорят, он умер летом, и чтобы сохранить его…
– Понятно. Но не обязательно же в вине. Обычный рассол – то же самое, да даже лучше.
– Вы правы, лучше. Рассказывали, что он сильно попахивал, когда его клали в гробницу. Но некоторые считали, что простой рассол – вульгарно. И вот они положили этого колдуна в гробницу, столько поработав и с такими церемониями, потому что были уверены, что святой, и с ним положили его реликвию. Наверное, повесили ему на шею. Эндрю печально закивал.
– Я думаю, вы понимаете, милорд.
– Не называй меня милордом. Лорд – мой отец, а не я.
– Простите, милорд, больше не буду.
– Как ты думаешь, почему рассказы о Вольферте так долго держались? По крайней мере, сто лет, а то и больше. Не знаешь, когда это было?
– Никто не знает, – ответил Эндрю. – Дата его смерти была указана на маленькой статуэтке, венчающей гробницу, но она разбилась, когда дерево упало. А что рассказы живут долго – ничего удивительного. В деревне целыми месяцами ничего не происходит, абсолютно ничего, и уж когда что-то случается, это производит большое впечатление, долго помнится, и об этом много говорят. Кроме того, иметь в деревне святого – много значит. Это дает деревне особые отличия перед другими деревнями.
– Да, – согласился Дункан, – это я понимаю. А что насчет реликвии?
Эндрю отошел подальше.
– Это не реликвия, а адская машина.
– Но она ничего не делает, – возразил Конрад. – Просто весит.
– Вероятно, она не активизирована, – предположил Дункан. – Не работает. Может, надо определенное слово, и механизм включится.
– По моему мнению, – сказал Эндрю, – ее надо закопать поглубже или бросить в текучую воду. Ничего хорошего от нее не будет. Нам и так хватает опасностей и бед, зачем искать еще? А почему вы так заинтересовались ею? Вы сказали, что идете в Оксенфорд. Я не понимаю – вы говорите, что у вас в Оксенфорде важное дело, а сами увлеклись этой противной вещью из могилы колдуна.
– Мы идем в Оксенфорд по делу господа, – произнес Конрад.– По святому делу.
– Конрад! – Резко оборвал Дункан.
Эндрю повернулся к Дункану.
– Он верно говорит? На вас возложено дело господне? Святое дело?
– Можно сказать и так.
– Конечно, это дело важное, – сказал Эндрю. – Путь далекий, трудный, жестокий. Однако, вы имеете нечто, говорящее вам, что путешествие должно быть сделано.
– Теперь будет труднее, – вздохнул Дункан. – Мы надеялись пройти незаметно, но теперь разрушители знают. Мы разбили их пикетчиков, и теперь нас будут выслеживать. И нет другого пути. Дело не только в безволосых. Меня беспокоит самая суть. Если здесь были пикетчики, значит, есть что-то, на что никто не должен наткнуться.
– Как же мы пойдем? – Спросил Конрад.
– Прямо вперед. Это единственно возможное. Куда бы мы не пошли, везде можно встретить разрушителей, так что пойдем прямо как можно быстрее и будем остерегаться.
Пока они разговаривали, дух висел в углу, а теперь перелетел к ним.
– Я буду вашим разведчиком, – заявил он. – Я могу лететь впереди и смотреть. Страх будет сжимать мою душу, если она у меня есть, но из признательности за то, что вы позволили мне идти с вами, и ради святой цели я могу это сделать.
– Я не просил тебя сопровождать нас, – возразил Дункан. – Я сказал, что не могу помешать тебе идти с нами.
– Вы не принимаете меня, – запричитал дух. – Хоть я и сам дух, я не могу сказать вам. Вы спрашиваете об одном определении, а я спрошу о другом: можете ли вы сказать, что такое человек?
– Нет, не могу.
– Я бы сказал, что быть духом хуже. Дух не знает, что он такое и как он должен действовать, в особенности такой дух, который не имеет своего места для явления.
– Ты мог бы являться в церкви, – посоветовал Эндрю. – При жизни ты был близко знаком с ней.
– Я никогда не был внутри, – возразил дух. – Только снаружи. Я сидел на ступеньках и просил подаяния. И скажу тебе, отшельник, это была вовсе не такая хорошая жизнь, какой могла быть. Деревенский люд очень скуп.
– Они бедны. Нищие даже. У некоторых и медяка лишнего не было, а иной раз и нелишнего – вообще ничего. Так что твоя участь была нелегка, добавил Эндрю безжалостным тоном. – Всякая участь тяжела.
– Зато есть вознаграждение. Быть духом лучше, быть мертвым, в особенности если мертвые попадают в ад. Очень многие живые знают, что, как только умрут, то прямехонько отправятся в ад.
– А ты?
– Не знаю. Я не был злым, только лентяем.
– Но для тебя все складывается хорошо. Ты идешь с этими людьми в Оксенфорд, и, может, тебе там понравится.
– Они говорят, что не могут помешать мне идти, я им явно неприятен, но все равно пойду.
– И я тоже, – заявил Эндрю, – если они возьмут меня. Я всю жизнь мечтал стать солдатом господа. Из-за этого я стал отшельником. Святое рвение, возможно, недостаточно ярко горело в моей душе, но все-таки горело. Я всячески старался доказать свою преданность господу: годами я смотрел на пламя свечи, отрываясь только для принятия пищи и заботы о телесных нуждах. Я ложился спать только тогда, когда у меня не оставалось сил бодрствовать. Случалось, что я клевал носом и спаливал брови на свече. И свечи
