Пол Андерсон - Собака и Волк
Впереди были заботы и труд, неприятности и злоба. От этого никуда не деться, пока жив. Но к этому он был готов. Там, на востоке он хорошо поработал, заключил выгодные соглашения. Все это укрепило его дух. А сегодня он снова обнимет Веранию.
На мгновение ему представилась Дахилис. Она улыбнулась и помахала ему рукой. Простилась? Пропала. По его сигналу горнист протрубил галоп. Фавоний ринулся вперед.
Загремели по мосту копыта. Грациллоний посмотрел налево. Возле причала стояло несколько судов. Два из них можно было назвать небольшими кораблями.
«Бреннилис» там не было.
В потрясении резко натянул поводья. Фавоний, рассердившись, заржал, поднялся на дыбы и пугливо пошел вперед. Всадники столпились перед мостом. Нетерпение возрастало. Из открытых ворот послышались приветственные крики.
Неужели в Британии их подвела погода? На материке она долгое время оставалась очень хорошей. Только вчера Грациллоний с беспокойством расспрашивал крестьян в деревне, возле которой раскинул лагерь. Крестьяне подтвердили, что все эти дни, как никогда, были теплыми и спокойными. Несчастье? Для пиратов сезон уже закончился, да если даже и выйдут в море, то вряд ли вздумают атаковать такое грозное судно, как «Бреннилис». А на берегу Эвирион проявит осторожность: не такой он человек, чтобы угодить в засаду. Если британцы и отвергнут с ходу предложение Грациллония — что маловероятно, — то уж вряд ли причинят вред тому, кто это предложение сделал.
Он проехал через ворота. Охрана встала по обе стороны Главной дороги, выставила пики, сдерживая толпы. Теперь он свободно мог ехать по улице. На перекрестке с Рыночной дорогой стоял его дом. Он увидел Веранию с Марией на руках. Справа от нее кричал и прыгал Марк. По левую ее руку стоял Саломон в светло-зеленой тунике. Надо сдержать Фавония: как бы не задавить их ненароком. Ну вот, еще одна минута и…
С Апостольской дороги вышел Корентин.
— Тпру! — еле успел остановить Фавония Грациллоний.
Пеший человек, казалось бы, должен был смотреть на всадника снизу вверх, но, как ни странно, глаза их встретились на одном уровне. Шум, крики, суматоха отступили от Грациллония. Ему показалось, что они одни в незнакомом месте. Босые ноги Корентина обуты были в сандалии, на костлявой фигуре — грубая черная мантия, на голове широкополая шляпа. Волосы и борода были уже даже не седыми, а белыми. Правой рукой он сжимал палку, а левую поднял ладонью вперед, приказывая остановиться. Грациллоний невольно подумал о германском боге Вотане Страннике.
— Приветствую, — сказал он. Люди вокруг постепенно замолкли и стояли, глядя на них.
— С возращением, — ответил Корентин без улыбки. — Успешно ли все прошло?
— Да, но…
— Ну и хорошо, здесь же дела обстоят неважно. С семьей твоей все в порядке, сам видишь. Прошу простить за задержку, но, думаю, сначала тебе надо узнать… — Строгий голос потеплел, смягчилось и суровое лицо. — Старый мой друг. Долго не задержу. Скоро их обнимешь. Пойдешь со мной?
Грациллоний слышал, как стучит в голове пульс. Казалось, прошла вечность, прежде чем он ответил:
— Как хочешь.
И повернулся к заместителю, передавая свои полномочия.
Потом он опустил поводья и спешился. Перед тем как пойти с епископом, посмотрел в сторону Верании. Она махнула ему, как только что в его воображении махала Дахилис.
* * *Корентин переехал из Аквилона в новый дом, что стоял возле построенного недавно собора. Здание было большое, приличное, хотя и строго меблированное: епископ встречал в нем важных людей, как по светским, так и по духовным делам. Паства его хотела, чтобы он представлял их достойно. Для молитв, размышлений и сна в доме этом у него была своя комната, вернее, келья с единственным маленьким окном. На грязном полу в качестве мебели стоял один табурет да лежал соломенный тюфяк с тонким одеялом. Штукатурка на стенах и потолке. Над кроватью висел маленький, выстроганный ножом деревянный крест (его когда-то освятил Мартин). В глиняной лампе на полке горело самое дешевое сало. Если бы не этот слабый свет, они были бы здесь, как кроты. В комнате стоял промозглый холод.
— Вот здесь и поговорим, — сказал Корентин, — надеюсь, здесь присутствует частица святого духа, ибо говорить мы будем о страшном.
Грациллоний, сгорбившись, опустился на стул и уставился на дрожащее желтое пламя. Корентин, возвышаясь над ним, в нескольких словах рассказал о случившемся.
— О нет, — прошептал Грациллоний. — Нет.
— Это так, сын мой.
Грациллоний с трудом повернул шею и поднял на него глаза. Он видел лишь волосы, бороду и блеск глаз.
— Нимета, как она?
— В горе, но здорова.
— Я должен к ней пойти. Где она сейчас, в хижине? Что думаешь о ее грехе? Погибла ли ее душа?
Корентин покачал головой.
— Нет, она храбрая девушка. С такой смелостью, как у нее, мне еще не приходилось сталкиваться. Она пришла ко мне сознаться в содеянном, думая, что проклята Богом, и готова была погибнуть, лишь бы только Церковь приняла ее ребенка, — узловатые пальцы сжали плечо Грациллония. — То, что она сделала, было ради тебя, Грациллоний.
Непролитые слезы сжали ему горло.
— Ч-что ты сделал?
— Сказал ей не грешить больше. И все же то, что она сделала, было не из страха и не из ненависти, а из любви. Именно поэтому она и не могла полностью раскаяться. — Усмехнулся. — Я спросил ее, действительно ли она сожалеет о содеянном, и она созналась, что нет. Вот тогда я и окрестил ее.
Грациллоний схватил его руку и горячо пожал.
— Я, разумеется, позабочусь о ней, — сказал он, справившись с волнением. — Не может же она оставаться одна в этой жалкой хижине.
— Она не осмеливается приходить в город, тем более сейчас, когда она ждет ребенка от Эвириона, — хрипло сказал Корентин. — И Верания беспокоится, думая, что твоим детям и ей угрожает опасность даже в родных стенах. Она не позволяет им выходить на улицу, на дачу, где они раньше так любили бывать, и уж тем более на мост и в дом ее матери, что стоит возле реки. Люди, чьи дома стоят на берегу, живут в страхе. Варваров они меньше боятся… те, по крайней мере, живые люди и зимой там не появляются.
Епископ говорил, а Грациллоний вдруг почувствовал, что его подхватил знакомый ему поток. Он слышал его бешеный рев, захлебывался, тонул.
— Дахут! — позвал он, стараясь перекричать разбушевавшиеся волны.
— Дахут!
— Ты не можешь больше закрывать на это глаза, — слышал он безжалостный голос. — Мы либо уничтожим дьявольское отродье, либо погибнем.
Грациллоний вскочил.
— Мы не можем! — закричал он. — У нас нет выхода!
