Александр Волков - Пришелец
— Иц-Дзамна готов принять жертву! — тонким дребезжащим голосом сказал старик на смеси кеттского с гардарским.
— Я все понимаю, Гильд, — ответил Эрних, — не утруждай себя!
— Неужели тебе не было сказано, что первый, кто взойдет на вершину, будет принесен в жертву? — быстро прошептал старик, сильно наклоняясь вперед.
— Но ведь кто-то должен был взойти первым — разве не так?
— А тебе не страшно? Ты не догадываешься, как они это делают?
— Рано или поздно это должно было случиться, — сказал Эрних, — ты же сам говоришь: Закон таков, каков он есть, — и больше никаков! Никто не в силах свернуть с избранного пути, и весь смысл в том, чтобы пройти его до конца, разве не так?
— Да, это так, мой мальчик! Но неужели я ждал тебя лишь затем, чтобы увидеть, как… — старик запнулся и поднял к небу изможденное, наполовину заросшее редкой серебряной бородой лицо.
— Что же ты умолк? Говори дальше — я слушаю! — воскликнул Эрних. — Я ничего не боюсь, слышишь, Гильд, ничего! Переведи им это, отработай свой хлеб!.. Впрочем, это все лишнее, и ты здесь совершенно ни при чем… Прости меня!..
— Крепись, мой мальчик! — прошептал старик, глядя прямо на солнце слезящимися глазами. — Это случится быстро, и твои мучения будут мгновенны!..
Тем временем бритоголовый жрец, внимательно слушавший звуки незнакомого языка и, по-видимому, несколько увлекшийся необычной для его слуха мелодией, вновь наклонился к плечу Верховного Правителя и что-то негромко пробормотал ему в самое ухо. В ответ Верховный утвердительно тряхнул перьями, и по знаку жреца из-за истукана выступили два мускулистых раба, чья багровая кожа едва проступала сквозь сплошной ковер глиняных валиков и татуировок, до мелочей повторявших звериный переплет на теле каменного идола. Лица рабов были скрыты под оскаленными меховыми масками, изготовленными из голов ягуара, а руки до самых локтей покрывали блестящие змеиные шкуры. Но в тот миг, когда эти мрачные безмолвные служители двинулись к Эрниху, воздух вдруг потемнел и падре, вскинув голову, увидел, что ослепительный край солнца медленно и неотвратимо поглощается наползающим черным диском. Он услышал страшный, неистовый вопль жреца, указывавшего правителю на исчезающее солнце и на Эрниха, неподвижно стоящего в густой надвигающейся тени. Дильс и Свегг, кинувшиеся было к Эрниху, остановились на полпути и, подняв всклокоченные бородатые головы, с безмолвным ужасом уставились на умирающее светило. Тьма сгущалась с каждым мигом, и последним видением, мелькнувшим перед взором падре, был распластанный на жертвенном камне Эрних и жрец, взмахивающий над ним кривым зазубренным ножом. Затем все провалилось в преисподнюю, и глухие черные своды сомкнулись над каменным истуканом, многоколонным храмом и курящейся вершиной горы. Внезапно каменная площадка содрогнулась и над зубчатым кратером взметнулся густой огненный веер, озаривший весь склон ослепительным багровым сиянием. В лицо падре пахнуло сухим нестерпимым жаром, гулкий грохот ударил по ушам, с треском проламывая барабанные перепонки и поражая немотой истерически распяленные человеческие рты. Темный идол накренился над троном, грозя раздавить Верховного Правителя, но устоял, отброшенный новым толчком, выбросившим в черное небо вихрь горячих огненных искр. Спасаясь от нестерпимого жара, падре прикрыл лицо руками, но, прежде чем сомкнуть веки, увидел сквозь сплетенные пальцы, что на том месте, где топтался на своих подпорках жалкий одноногий старик, возвышается величественная фигура в тонком складчатом хитоне. Призрак смотрел на старого священника пристальным взглядом темных овальных глаз, проникавшим, казалось, в самые дальние закоулки души.
— Кто ты? — воскликнул падре, глядя, как бесплотная рука пришельца легко удерживает от падения каменного истукана. — Неужели тот самый, что вечно хочет зла и вечно совершает благо?
— Ты сказал! — оглушительно захохотал призрак, откинув голову и сбросив на спину остроконечный капюшон. — Твои уста! Твой язык!..
Он резко выбросил перед собой прозрачную длиннопалую ладонь, и падре почувствовал во рту такое страшное жжение, как если бы ему в глотку заливали расплавленный свинец. Падре хотел крикнуть, но едва открыл рот, как последние силы оставили его и он без чувств рухнул на горячие каменные плиты. Впрочем, забытье длилось, быть может, не дольше нескольких мгновений, и, когда старый священник пришел в себя и поднял голову, зубчатый кратер слабо курился на фоне ослепительно голубого неба, а два татуированных раба держали на жертвенном камне распластанного рысенка. Вспоротая грудь зверя еще дымилась, золотистый мех по краям раны медленно пропитывался растекающейся кровью, а у подножия каменного истукана слабо дергался темный узловатый ком сердца. Падре быстро оглянулся по сторонам в поисках Эрниха, но не увидел золотоволосого юноши среди застывших лиц и неподвижных фигур. Лишь бритоголовый жрец стоял перед троном Верховного с окровавленным ножом в руках и, трогая пальцами лоб и щеки Правителя, оставлял на них круглые рубиновые следы. Рядом покачивался на своих подпорках иссохший седой старик. Правитель что-то громко и отрывисто говорил, указывая на Нормана и подставляя рукам жреца впалые пульсирующие виски, но старик не спешил переводить на гардарский его щелкающую речь. Он смотрел куда-то поверх голов чистым младенческим взглядом и что-то негромко бормотал, теребя жидкую бороду сухими морщинистыми пальцами. Но вдруг угловатая речь Правителя сама собой преобразилась в знакомые звуки, и падре вполне отчетливо разобрал слова, обращенные к жрецу.
— Ты убил Золотого Ягуара! — едва сдерживая гнев, говорил Катун-Ду.
— Да, мой господин! — вкрадчивым голосом отвечал Толкователь Снов. — Но его кровь напоила Иц-Дзамна и воскресила умирающее Солнце!
— А как же Большие Игры? — спросил Верховный. — Если кровь Золотого Ягуара напоила Солнце, к чему проливать ее на арене?
— Для огромного Солнца мало одного сердца, — продолжал Толкователь, оставляя кровавые сетчатые метки на острых скулах Катун-Ду, — к тому же твой народ жаждет зрелищ… Большие Игры отвлекут праздные умы от бесплодных размышлений, погасят блуждающие огоньки назревающей смуты…
— Смуты?!. Какой смуты? — Катун-Ду резко оттолкнул от себя сухую, как птичья лапка, ладонь Толкователя.
— О мой повелитель! Неужели до твоих всеслышащих ушей не долетают отголоски праздной пьяной болтовни на Центральной Площади?
— Мой ум не занимает трепотня бездельников и глупцов.
— Напрасно, ибо они в большинстве своем и составляют тело твоего народа…
