Азамат Козаев - Ледобой. Круг
– Оставайся с Тычком!
Ворожец широким шагом двинулся к приступке у крепостной стены. Спешить так спешить, прыгать так прыгать; пусть старые кости не загремят, не переполошат округу.
Серо кругом, почти ничего не видно, двигаешься на ощупь, а голоса звенят впереди, как раз там, где недавно трижды поджигали тризные костры. Негодованием сочится зычный женский голос, низкий мужской лениво бьет рассветную тишину. Вдруг серую хмарь вспорол хлесткий щелчок, будто сучок треснул. Ворожец напрягся, голоса исчезли. Стюжень поспешил вперед, и лишь темные очертания уходящего человека заметил в сумерках. У пепелища на заднице сидит Верна, держится за щеку, мотает головой и часто-часто моргает. Старик подошел ближе. Спрашивать не стал. И так все понятно. Улыбнулся. Что бы ни наговорила дуреха Сивому, тот сдержался, влепил ленивую затрещину и прочь ушел, как будто ничего не произошло. А что произошло?
Верна зло сверкала на старика зеленым глазом, из второго еще не ушла кровь, губы крепко сжала, и верховный сильнее сильного подозревал, что деве-воительнице сейчас больше всего хочется расплакаться. Но держится. Вы только поглядите, глазом едва молнии не мечет, того и гляди, темнота отступит.
– Чего уставился?
– Вставай, – усмехнулся, протянул руку.
– Сама, – шатаясь, поднялась, уковыляла в крепость.
Ладная девка, цельная и звенящая, как сухой клен. И полыхает так же – вся и сразу, не то что сырой топляк. Но тут налетел ветерок, и ворожец потянул носом. Оглянулся, подошел ближе к пепелищу, присел и расхохотался. Едва не упал.
– Что? Что, старый? – Ясна встретила у самых ворот.
– Нашей дурехе жить надоело. Не знает, что еще придумать, дабы поскорее покинуть белый свет.
– Что еще учудила? Сивый прошел – ничего не поняла. Как будто зол… а как будто и нет… в общем, такой, как всегда. А девонька шатается, за щеку держится. Перепало?
– Мог и убить, – улыбнулся ворожец. – Никогда не догадаешься, до чего додумалась.
Ясна нахмурилась. Что еще натворила бедовая голова?
– На тризное пепелище нагадила. Дескать, вот тебе пепелище матери, вот тебе пепелище соратников!
– Как нагадила?! – опешила ворожея. Уму непостижимо. Такое даже в голову не придет!
– Как? – усмехнулся верховный. – Сочным задом. Села и нагадила. По-большому и по-маленькому.
– А ведь на самом деле мог убить.
– И был бы прав. Но одно ясно – если теперь сердце не вырвал, не станет и впредь. Сивый, ровно ледяная глыба в море, с пути не отвернет; толстый лед ломает как хрупкий. А с Верны глаз лучше не спускать.
Ночью осквернительница тихонько выскользнула из овина, неслышно, как мышь, прокралась к амбару и нырнула внутрь, благо дверь, загодя смазанная, даже не скрипнула. Днем, пока не было Безрода, запомнила, где расположено его ложе, сколько шагов между ним и дверью, какой стороны держаться. Меч отобрали, ножа не оставили, но полена хватит за глаза. С увесистой четвертиной скользнула к ложу – Сивый, наверное, умаялся за день, десятый сон видит, – шорхнула ногой о землю, чтобы уж наверняка и, крякнув, опустила дровье на спящего.
А ничего. Когда-то слышала, вои шутили друг над другом – подкрадутся в полной темноте, медом дрыхнущего товарища вымажут да перьями обсыплют. А тот, не будь дурак, мог в ответ подшутить – положит вместо себя тюфяк, мажьте медом соломенное чучело, друзья. Этот не озаботился даже шуткой – ни тряпки, ни чурбака на ложе, только голос откуда-то из угла:
– Не спится?
Едва не матернулась, выронила дубину. Вот ведь сволота! Ну до чего сволочь! Лежит в уголке, вещает из темноты. Как догадался?
– Ну и тварюга же ты, Сивый!
– Есть немного.
Верна опустилась наземь, несколько раз глубоко вздохнула:
– Подойди ко мне, Безрод.
– Не-а, – прилетело из темноты. – Драться будешь.
– Смеешься, – горько усмехнулась. – Давай смейся, имеешь право. Как узнал, что приду ночью?
– Скрипела дверь, скрипела, а тут нате вам, перестала.
– И это заметил.
В темноте зашуршала солома, валкие шаги развезли амбарную тишину, Сивый присел рядом. Верна жадно потянула носом. От Безрода тонко несет угольной копотью, наверное, в волосах дым остался, и острым мужским потом, только не застарелым и вонючим, а свежим, пряным и волнительным. Глаза промокли, сцепила зубы, лишь бы не зареветь, и почему-то отвернулась. Все равно ведь темно.
– Мокрость развела.
– Как узнал? – всхлипнула.
– Дыхание таишь, слезы держишь.
– Говорю же – сволочь! Ты хоть понимаешь, что я сегодня сделала?
– Чего же не понять: нагадила на пепел моей матери. – Безрод говорил задумчиво-тяжеловесно. Эти тона Верна никак не могла понять: никогда не угадаешь, в каком Сивый настроении. Таким голосом мог рассказывать Рыжику на ночь сказку, а мог вскочить на Теньку, буркнуть: «Не добил кое-кого» – и умчаться. И все одинаково равновесомо. Сейчас прибьет или позже?..
– Нагадили бы на пепел моей матери – горло порвала!
– Ага, порвала бы, – равнодушно согласился Безрод.
Смеется, что ли?
– Я… тебя… все равно… изведу! – Дабы не казаться пустопорожней болтушкой, выплюнула каждое слово, ровно камень во рту держала. – Все равно изведу.
Ждала, что спросит. Промолчал. Ну спросил бы, отчего окрысилась, как на кровного врага, спросил бы, почему Гарьку спровадила на тот свет! Спросил бы, как жила после поляны у города Срединника! Не сказала бы ни слова про страшного жениха, но хоть поговорили бы! Волосы отросли, длинные уже, взял бы в руку, намотал на ладонь, притянул к себе… Губы зажили… глаз, правда, кровью налит, вокруг почернело, ну и что…
Верна вскочила и решительно пошла прочь из амбара. Вдогонку полетело насмешливое:
– Дровину не заберешь?
– Подавись этой деревяшкой! – хлопнула дверью и была такова.
– В живых оставил. Не тронул. – Ворожец присел на колоду рядом с Безродом, отхлебнул из укупорки. – Решил для себя что-то?
– Дурное дело нехитрое. – Сивый отмахнулся. – Успею.
– Девка дни считает, ждет чего-то. Не слыхал?
– Нет.
– Через три дня что-то станется, и того, что грядет, Верна боится пуще смерти.
Сивый вперил взгляд в бескрайнее небо, коротко хмыкнул.
– Боится настолько, что жаждет умереть?
– Оттого и бегает за Костлявой, окликает, лишь догнать не может.
– Три дня, говоришь?
– Сам слышал.
Безрод помолчал, повернулся к Стюженю, и ворожец против воли отпил браги.
– Надоест ей меня злить, как бы глупость не сделала.
Верховный согласно кивнул:
– С завтрашнего дня за ней нужен глаз да глаз.
– Особенно по ночам.
– Уж это сам как-нибудь. – Ворожец развел руками. – Твоя баба, тебе и стеречь.
