Азамат Козаев - Ледобой. Круг
– Ледован и разложил твою мать в посмертный крест, – вздохнул Стюжень. – Вот и спрашивай теперь, почему в стужу не мерзнешь, мертвящий холод тебя не берет, как исхитрился дважды с Той Стороны вернуться.
– Я смотрел ему в глаза?
Ворожец пожал плечами.
– Не знаю. Какие у новорожденного глаза? Так, одни щелочки, но был бы ты, бестолочь, обычным младенцем… Уж на руки тебя Ледован точно брал.
Сивый прикусил губу. «…Ледован выглядит как обычный человек, только нельзя смотреть ему в глаза, прикасаться к нему и делить стол. В душу снизойдет неописуемый холод – и станешь похож на кусок льда…» Может быть, и снизошел. Может быть, и глядел младенцем в стылые глаза, то-то бабы нос воротят, в студеном море выжил, и холодные воды стали чуть более приветливыми для парней, которые следом шли. Самому не понять, но люди видят. Иной раз не находят слов, но чувствуют опасность и отходят подальше.
– Я уйду в ледяные земли? Туда, где никогда не тает снег?
Старик развел руками. Кто знает? Может быть, когда-нибудь снега и льды потянут к себе, как теплые края – перелетных птиц, а прохлада полуночи сделается милее и слаще жаркого солнца. Только не все в Безроде просто. Будто огонь пляшет в ледяной чаше, или, наоборот, сосульки лежат в огне – и лед не тает, и огонь не вымерзает. Не год назад Ледована увидел – всю жизнь с этим живет, а ведь не уходит в ледяную полночь, держится. Будто нечто горячее уравновесило студеное прикосновение Ледована, только что? Не кровь ли отца? Безрод опустил голову, поджал губы.
– Про Тычка шутил или как?
Сивый непонимающе покосился.
– Ну когда обещал жизни Верну лишить, если старик не выживет.
– Не шутил.
– Убьешь?
– А выживет старик?
– Уж тебе решать. Слишком долго твоя бывшая с потусторонниками водилась, от самой гиблым смрадом веет. Меч ее мертвящ, Тычку в день по два раза делается худо – на вечерней заре и в полночь. Только все дольше становятся приступы, а он все слабее.
– Душа вон из дуры, и Тычок освободится.
– Но все может оказаться по-другому. Порешишь девку, она и старика за собой утянет. Между ними ровно ниточка повисла, и что из этого получится, мы с Ясной не знаем. Никто тебе не скажет.
Безрод повернулся в сторону овина, погонял желваки туда-сюда, усмехнулся. Ворожец ни за что не взялся бы сказать, что Сивый решил, – ни знака, ни ползнака. Как в туман глядишь, дальше носа не видно. Этот может с равным успехом вечером вырвать у дурехи сердце и остатние дни мрачно смотреть за Тычком, лучше тому или хуже.
Стюжень глотнул из укупорки, встал и поежился. Пробирает до костей.
– Думай, ухарь. Тебе решать.
Верна разжилась брагой – у Гюста, должно быть, стащила – и хватила лишку. Встала перед Безродом, подбоченилась и плюнула тому на ноги. Сивый по обыкновению сидел на колоде под дровницей и лишь холодно воззрился на бывшую. Ясна видела все собственными глазами – у печи хозяйничала – и от ужаса прикрыла рот руками, Стюжень замер. Придержал ворожею.
– Не спеши, старая, чему быть, того не миновать.
Верна не удовлетворилась, подошла ближе, наклонилась для верности и вторым плевком попала точно на сапог.
– Сам ублюдок и родня ублюдочная! Мать – шалава корчемная, отец – вор и забулдыга подзаборный, а сын – мерзейшая тварь из тех, что ходят по земле! Мразота, душегуб, подонок! Думаешь, забыла, как в лесу вернулся на поле брани и добил кого-то из разбойников?
Сивый поджал губы и, не мигая, смотрел на синюшную дуру. Будто диковину увидел, так поглядел, сяк.
– Недоносок, твое место на весле галеры, что ходит по теплому морю и на которой рабы живут не дольше года! Твое место в свинарнике, на гнилой соломе, вымоченной дерьмом и мочой!
Верна остановилась перевести дыхание и хлебнуть браги из кувшина, что не выпускала из рук. Безрод молча ждал.
– Ничтожество! Ты недостоин даже моего ногтя! Моего волоска! Только и годен, чтобы собственной бородой вытирать пыль с сапогов Грюя! Дуре, которая пойдет за тебя, можно только посочувствовать! Нелюдим, страшен, а дойдет дело до любовных утех – сраму не оберешься! Любилка у нашего храбреца – с воробьиный носишко!
Ясна с мольбой в глазах посмотрела на верховного, но старик медленно покачал головой и приложил палец к губам.
– Молчишь? Сказать нечего? Правда уста запечатала, наружу ложь не пускает? Какое счастье, что мои глаза открылись вовремя! Ведь когда-то за человека считала!
Сивый слушал молча, пару раз тяжело вздохнул, наконец лениво потянувшись, встал. Повернулся к Верне спиной и медленно зашагал прочь.
– Ты… ты куда? Стой, сволочь! Убью гада! – Разъяренная Верна бросила кувшин с брагой, схватила с дровницы березовую четвертину и ринулась вдогонку.
Безрод, не оглядываясь, посторонился, и чужая невеста, запутавшись в ногах, провалилась в пустоту. Сивый пожал плечами, обошел захмелевшую воительницу и скрылся за углом амбара. Ясну отпустило, старуха присела на лавку и тяжело вздохнула.
– То ли еще будет, – буркнул верховный и подмигнул. – Гляди веселее, ворожея!
Верна долго лежала, ровно подбитая птица. Тяжело дышала, не отнимала лица от земли, наконец тяжело поднялась и поплелась к себе в овин.
Стюжень покачал головой.
– Эй, подонок! – ранним утром, еще небо не расцветило багрецом, тишину крепости разметал звонкий, злой голос. – Спишь, падаль? Вставай, сивая скотина!
Ясна в одной исподнице выскочила на крыльцо, только Безродов платок на плечах, Стюжень появился в дверях сарая, оглядел двор и поджал губы. Бросил под нос: «Никак не уймется девка!»
– Подонок, сын подонка и шлюхи, выходи на середину и послушай мои слова! Я сделала то, что должна была сделать уже давно. Ты сильно удивишься тем, что кто-то в этой крепости еще помнит о чести и достоинстве!
Безрод вышел на середину двора и подошел к Верне. Стюжень щурил глаза, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в предрассветных сумерках, только все тщетно. То ли на глаза ослаб, то ли тьма слишком густа. Теперешняя выходка Верны многое значила и на многие вопросы несла ответ. Ну же, Сивый!
– Не блажи.
– А пойдем-ка со мной, красавец! – Ранняя птаха первая пошла со двора, Безрод, мгновение помедлив, двинулся следом.
Ясна через двор перебежала к сараю Стюженя, схватила верховного за руку.
– Дуреха что-то учудила, и Сивый ее прибьет! Как пить дать прибьет! Девку перехлестывает, а Безрод уж на что холоден, и тот не выдержит! Порвет ненормальную! Вот самоубийца на нашу голову!
– Самоубийца? – переспросил верховный и нахмурился. – Может быть, ты и права. Только тут не знаешь, чья правда правдивее, Безродова или Вернина.
– Не дай дуре совершить непоправимое!
