Татьяна Каменская - Ожидание
— Вот и всё! — шептали губы Ники.
Вот и наступил конец этой любви. Там, далеко, остался тот, кого она всё ещё любила, и даже может быть, ещё больше чем прежде! Но это был разрыв. Полный, и неизбежный, и такой необходимый для них обоих.
Дома её встретила Гера. Данил уже спал. Серьёзно глядя на мать, дочь спросила:
— Ты видела отца?
Нике хотелось тут-же бросить:
— Нет!
Но вместо этого, она сказала:
— Да! Но, кажется, он должен уехать! Ночным поездом!
— Почему? А его вещи? — спросила Гера, и, видя удивлённое лицо матери, пояснила:
— Он приехал с чемоданом!
Ника, стараясь совладать с собой, пожала плечами:
— Значит, он придёт, и заберёт его!
— А если не придёт!
Слова дочери, тихие и чёткие, прозвучали так громко в тишине комнаты, что всё са-мообладание Ники, в котором она преуспела за последние минуты, всё оказалось ни к чему. Хорошо ещё, что дочь, демонстративно поведя плечами, отвернулась, и, тут-же скрылась в своей комнате. Как она стала похожа на своего отца, на Володю! И как тя-жело это сознавать сейчас, когда всё, наконец, встало на свои места…
Обесиленно уронив руки вдоль тела, Ника поплелась в свою комнату. До позднего часа она не спала, вслушиваясь в различные шорохи старинного дома. Где-то стукнула отор-ванная доска, где-то скрипнула половица, расшатанная временем. Дом жил и дышал словно человек. Сколько людей пережило здесь за сто тридцать лет его существования, прежде чем в нём поселилась Ника с детьми. Наверное, этот дом видел многих лю-дей, и у каждого из них была своя судьба, своя печаль, своя тревога и своё ОЖИДАНИЕ.
Может быть, именно в этой спальне юная невеста, вот такой- же весенней или лет-ней ночью не спала перед свадьбой, а всю ночь молилась о счастье…
А в революцию 1917 года, и в годы гражданской войны, женщина, такого-же возраста, как и Ника, неужели не стонала всю ночь, в бессильной тоске по мужу, бродившему где-то по бескрайним Оренбургским степям… Кто был её муж? Красный или белый? И разве мень-ше она любила его и желала, будь он хоть самим дьяволом…
Страдания! Неужели вся жизнь женщины пронизана этим чувством? Как не поверить в то, что в годы Великой Отечественной, какая-нибудь молодуха, минуя юность, не мечтала о том юноше, ушедшем добровольцем на фронт три года назад, и, прислав-шим ей в начале войны всего два письма. Эта, рано повзрослевшая женщина, достава-ла вечерами затёртые до дыр кусочки бумаги, которые норовили свернуться обратно в треугольник, раскрывала исписанный лист, бережно расправляла его грубыми от тя-желой работы руками, и читала, и опять перечитывала эти листы, пока, наконец, не засыпала тревожным беспокойным сном. Она спала, но её лицо было полно чувств, кото-рые не истребить с годами, а наоборот, можно было только приобрести. Нет, это было не страдание, нет! Это было чувство ожидания, не покидающее женщину даже во сне!
…и когда Ника вдруг поняла, что ждать бессмысленно, что поезд на Москву уже ушёл, она вдруг заплакала. И плакала она долго и безутешно. А когда, наплакавшись, она стала засыпать, мелкая дрожь пробежала по её телу, а когда и дрожь прошла, тело женщины расслабилось, и наступил глубокий сон. Ей снился сон, странный и знакомый до мельчайших подробностей…
…в длинном цветном сарафане Она шла по ровному полю, и зелёные головки черто-полоха склонялись перед ней в немом поклоне, словно не давая ей пройти. Они жадно тянулись ей навстречу. Там, вдалеке, виднелась голубая полоска воды, но до неё вела тропинка вся изогнутая…словно замысловатый узор картины…
— Я хочу к тебе! — шептала пересохшими губами женщина. — О, Ручей, я не могу про-биться сквозь дикие заросли, и нет уже сил идти кругами…
— Терпение! — журчала в ответ вода. — Терпение, и ты познаешь чудо Ожидания!
— Зачем мне это нужно? — вопрошала Она.
— Ожидание! Вот главная истина Жизни, вот её смысл! Научившись ждать, ты познаешь Жизнь! — журчало в ответ.
— Но без любви нет смысла ждать! — плакало Её сердце.
— Жизнь Женщины — Ожидание! Жди! — был ответ, и он был понятен ей как никогда.
Замирая, Она вслушивалась в эти слова, хотя не знала, соглашаться ей или нет. Но ду-ша её успокаивалась. Вставало солнце, наступал новый день, и музыка Жизни начинала звучать всё громче и громче. И вдруг, взметнув вверх руки, извиваясь всем своим те-лом в такт таинственной музыки, Она понеслась вперёд, не разбирая дороги. Колючки впивались ей в подошвы ног, царапали до крови кожу, острые камни сбивали пальцы в кровь, палящее солнце нещадно обжигало лицо, но Она шла не останавливаясь, при-подняв одной рукой подол своего диковинного сарафанчика, по низу которого цвели, словно живые, яркие цветы чертополоха. Она шла вперёд!
ГЛАВА 52.
Вот и снова она попала в очень "интересную историю". И конечно, её мама как обыч-но оказалась права. Недаром в последнее время она всё время смотрела с подозрением на Нику. Беременная! Смешно? Да, конечно, это было бы даже смешно, если бы не было всё так грустно. Ведь срок уже довольно большой!
Пожилая женщина — гинеколог, с сожалением смотрела на Нику поверх очков и уко-ризненно качала головой:
— Поздно милочка, поздно спохватились. Неужели вы не чувствовали ничего, никаких признаков?
А, в самом деле? Неужели она так глупа, что словно маленькая наивная девочка не ду-мала ни о чём? Ведь она знала, что пусть даже ошибся тест, но что-то же было стран-ное в её организме, наводящее на мысль…
Хотя почему она была так глупа на этот счёт7 А, может ей это надо было, как и в тот раз, в первый… Тем более узнав, что у Володи не должно быть детей. Нет, нет! Она не со-бирается тянуть Володю к себе насильно. Она даже не скажет ему о ребёнке. И пусть он ушёл от неё навсегда, пусть! Она не станет докучать ему и ждать его. Всё, молодость прошла! И не стоит всё начинать сызнова. Хотя ребёнок, это опять начало! Только чего?
Но ведь она беременна, и это не шутка! Значит…чудо возможно в жизни?
Ещё с детства она помнит рассказы тёти Фани о дяде Вани, её муже, который умер так рано оттого, что не выдержало сердце, надорванное в концлагере, куда он попал в пер-вый год войны. Узник Бухенвальда! Что может быть страшнее и ужаснее этого "комбина-та человеческих жизней и смертей". Дяде Ване повезло больше других, его не сожгли в крематории, не содрали с него кожу для абажура, или для сумочки жены коменданта. Он не умер от голода, и не подох, как подопытный кролик, корчась в предсмертных му-ках от страшной вакцины, что испытывали в секретных лабораториях концлагеря. Ему крупно повезло, что его не успели расстрелять и сжечь в печи, перед наступлением советс — ких войск. Он остался жить, двухметровый красавец мужчина, которому ещё не было двадцати лет, и у которого совсем не было здоровья…
