Анна Дил - Забытыми тропами
Правда, теперь ему приходилось мириться с неусыпным надзором вездесущих жрецов - служители Хайяримы из кожи вон лезли, чтобы не позволить Маржане и Вотию слишком долго беседовать с Наставником. Тем более - наедине. Можно подумать, он оказывал на них дурное влияние!
Вот и сейчас: Дарилен объяснял Вотию принцип действия заклинания водного вихря, а в углу залы притулилось очередное дитя богини - тщедушное, с редкими сальными волосенками на круглой голове, неприятно ухмыляющееся редкозубым ртом, но глядящее вокруг с явным превосходством.
Жрецу не нравились занятия Дара с учениками, это было заметно невооруженным глазом. Потерпев минут пятнадцать, он принялся ежеминутно вздыхать и неодобрительно качать головой. Маг терпел и не замечал жреца в упор. Тот оскорблено пыхтел и вздыхал, прямо-таки стенал, все более скорбно.
Маг не выдержал первым.
- Вы неважно себя чувствуете? - вежливо осведомился он.
- Мне больно и горько видеть, как попираются заветы моей богини, - охотно отозвался жрец. Видно было, что он ждал вопроса и заранее приготовил ответ. - Разве не знаете вы, что брат будущей хани не может обучаться у обычного колдуна, даже не хайяра? Вам, должно быть, известно, что обучить хайяра тонкостям магического искусства может только соотечественник. У вас нет шансов, - и жрец взглянул на Дарилена едва ли не с жалостью.
Маг хмыкнул.
- А как насчет того, что Вотий уже обучен некоторым… тонкостям? И обучен мною. Обычным колдуном. Даже не хайяром.
- Кровь его родителей берет свое, - ответствовал жрец, даже не запнувшись, будто предвидел и этот вопрос. - Все дело в родословной божественного. Он легко вспомнит заклинания, которыми владели его предки. Но это не правильно, нет, не правильно… Так не должно быть…
- Сами боги одобрили обучение Вотия и Маржаны у меня, и у меня нет причин не доверять их выбору. Или, вы полагаете, вам виднее?
- Боги? Какие боги? Мы не знаем других богов, кроме Великой Хайяримы, - маленькие безмятежно голубые глазки по-прежнему смотрели спокойно и немного жалостливо. Как на душевнобольного. Маг почувствовал, что еще немного - и он взорвется.
Но маг должен уметь не только дать сдачи обидчику, когда надо, но и вовремя остановиться - на то он и маг, образованный человек с чувством собственного достоинства. Или не-человек. Колдун скрипнул зубами, поворачиваясь к ученику и одновременно накидывая полог тишины. Правилами дворцового этикета подобная вольность не запрещалась - во всяком случае, колдун о таком запрете не слышал. Жрец по-прежнему маячил бесплотной тенью где-то не границе видимости, но теперь, по крайней мере, он не мог слышать, о чем Дар беседует с учеником. Маг мысленно злорадно ухмыльнулся, краем глаза заметив, как перекосилось от досады лицо жреца. До чего же неприятные "дети" случаются у некоторых богинь…
Вотий страдал и пыхтел под гнетом гранитной плиты магической науки. Но, как бы он ни сетовал на излишнюю строгость Учителя, Маржане приходилось куда тяжелее. В тот же день, как она дала согласие на коронацию, с хани начали заниматься Высшие жрецы Хайяримы - лучшие из лучших, мудрейшие мужи и виднейшие ученые государства. Они обучали будущую правительницу всему, что, по их мнению, было просто необходимо знать истинной хани: этикету, истории Хайялина, древнему языку, геральдике и в числе множества прочих наук - обращению к памяти предков.
Маржане только казалось, что, стоит ей надеть корону, чужая память обрушится на нее, вся сразу, и хани сможет обращаться к опыту прадедов, когда ей только заблагорассудится.
На самом деле, чтобы подчинить себе память предков и вызволить из нее то, что нужно, а не то, что первым попадется, да еще не попасть под влияние чужих чувств и не зашибить кого-нибудь ненароком, хани, особенно на первых порах, требовалось проводить специальный ритуал. Его запись дошла из глубины веков в единственном экземпляре, в древнейшем манускрипте, чудом сохранившемся и не рассыпавшемся в прах только благодаря действию мощных защитных заклятий, ежедневно обновляемых лично Каруникой. Проводить обряд до коронации Маржане строго-настрого запретили, туманно пояснив, что это - "для блага божественной и окружающих", но тем не менее заставили ее намертво зазубрить последовательность действий.
Помимо чтения заклинания и вычерчивания пентаграммы обряд требовал от хайяри всякий раз жертвовать по семнадцать капель крови - ни больше, ни меньше. Кажется, совсем немного, но если проводить ритуал по двадцать раз на дню… Так будущая хани узнала, что к памяти предков можно обращаться отнюдь не по любому поводу, иначе велик риск в неуемном стремлении к знаниям не подрассчитать и скончаться от потери крови. Это обстоятельство ее насторожило и заставило задуматься: признаться, Маржана здорово рассчитывала на чужую память, полагаться на собственные управленческие способности ей не приходилось ввиду полного отсутствия оных. Но, как бы то ни было, отступать было уже поздно, да и некуда: жрецы учили правительницу не только вызову памяти, но и ее блокировке в случае надобности. Перед хайяри на горизонте вместе с короной замаячила соблазнительная перспектива навсегда избавиться от ощущения чужого, навязанного присутствия в своем теле - по крайней мере, тогда, когда вполне можно обойтись и без него, - чужих чувств, затмевающих ее чувства, чужой воли, подавляющей ее собственную… Пожалуй, ради этого стоило попробовать даже управлять государством.
Жрецы попытались было вразумить и правительницу на предмет неподобающих божественной близких знакомств с мало того, что иномирцами и иноверцами, - так еще и плебеями, не могущими похвастать родословной.
Озвучить свои мысли рискнул лишь один из них.
- Божественная, хани не пристало водиться с… - начал однажды он.
- Хани - я, и я одна решаю, что мне следует делать, а что - нет!
Голубые глаза сверкнули гневом, в голосе прорезалась сталь, которая немало озадачила и саму Маржану.
- О да, простите, божественная, - пролепетал побледневший жрец, согнувшись в три погибели и трясясь, аки осиновый лист на ветру.
Больше эту тему в разговоре с божественной подданные не затрагивали, от греха подальше.
Двое беседовали в комнате, от потолка до мраморных плит под ногами завешенной тяжелыми бархатными портьерами и старинными гобеленами. Разговор происходил телепатически, собеседники окружили себя надежными щитами, защищающими от шпионажа. Если бы кому-то пришло в голову подслушать, он не услышал бы ничего, кроме тихого позвякивания чайных чашек о блюдца и шелеста конфетных оберток.
