Марина Дяченко - Медный король
И он улыбнулся.
Он стоял на уступе над Мирте, опустив руки, не касаясь мечей, по обычаю опоясывающих его торс. Лохматый, постаревший зверуин под седлом, с широкими лапами, с густой шерстью на боках. Развияр никогда, никогда в жизни не надевал шпоры, садясь на спину Лукса.
– Кто тебе дороже – я или Мирте?
– Ты.
Лукс улыбнулся:
– Я всегда мечтал умереть за тебя, друг. Только стеснялся сказать.
– Лукс…
– Делай. Если хочешь, я отвернусь.
– Лукс!
– Это… все, что я могу для тебя сделать.
Развияр вгляделся в его лицо.
«Это… все, что я могу. Пожалуй», – сказал другой человек, много лет назад. Развияр услышал его голос.
Перед глазами у него ярко и выпукло встала картина: властелин поднимается из кресла, идет к нему… «Не вставай, сиди…» Левая рука ложится ему на макушку, а правая поднимается в знакомом жесте… И тогда Развияр бьет мечом по руке, кисть отлетает и шлепается в бассейн… А через несколько мгновений клинок пробивает грудь властелина…
«Единственное нарушение этого правила возможно, если во время жертвоприношения жертва восстанет и убьет жреца». Эти слова, или похожие, пропали в книге Варана, съеденные плесенью. Великий человек… великий, Золотым следует получше обращаться с бесценными книгами…
– Лукс… Я знаю, кто меня остановит.
* * *– Развияр?! Что с тобой? Где ты был?!
– Дар, – он остановился, непонимающе вглядываясь в лицо маленького зверуина. – Подарок… Разве вы не уехали?!
– Нет… Мама… она сказала, что остается в Мирте.
– Как?!
– Она сказала, что остается… А где отец?
– Погоди, – сказал Развияр. – Погоди. Мне срочно надо увидеть маму.
Он ворвался во дворец. Золотые шарахались с его дороги. Он взбежал по лестнице, покрытой черным с серебром ковром, и ударился плечом в резную дверь ее покоев:
– Яска!
Нет ответа. Подскочил сзади Золотой-камердинер, трясущейся рукой протянул ключи.
– Открой! – проревел Развияр.
Распахнулась дверь. Он увидел, что Яска жива, что она сидит спиной ко входу, у окна, и смотрит на море. Развияр перевел дыхание.
– Слава Императору, – пробормотал с нервным смешком. – Слава богине Воф… Яска!
Женщина не шелохнулась.
Развияр кинулся к ней, спотыкаясь о разбросанные по комнате книги, вещи, игрушки:
– Яска! Я нашел выход! Прошу тебя, сделай это для меня… Яска!
Женщина повернула голову, взглянула на него незнакомым, чуть удивленным взглядом. Локоть ее опирался на столик с писчими принадлежностями, почти касаясь исчерканного листа бумаги, перстня с бирюзовым камнем и опрокинутого каменного флакончика.
«Я остаюсь в Мирте, – было написано на листке среди многих зачеркнутых строк. – Пусть никто не прочтет… Я хочу сказать кому-нибудь, хоть бумаге: когда ты принесешь в жертву моего мужа и этот город, на алтаре будем мы с Даром. Я не хочу ничего помнить. Я не желаю это пережить».
Развияр схватил флакончик. На бумагу упала единственная капля – приторно пахнущая капля «сладкого молока», снадобья, отбирающего память.
– Яска!
Она смотрела на него, не понимая. Развияр отступил, столик пошатнулся, перстень Утра-Без-Промаха скатился на пол.
– Я ничего не помню, – сказала она удивленно, но голос был ее, низкий и хрипловатый, и интонации были знакомые. – Что случилось? Я не помню… Кто ты? – она перевела взгляд за плечо Развияра. – Кто это? Получеловек!
Она смотрела, не узнавая, на Лукса через плечо Развияра. Лукс метнулся через комнату, оставляя следы когтей в глубоком ковре. Увидел флакончик. Увидел письмо. Мельком взглянул на бирюзовое кольцо, закатившееся под стол. С ужасом уставился на Яску.
– Что с тобой? – она нахмурилась. – Ты… тебе больно?
Лукс упал перед ней и закрыл лицо руками, и Развияру показалось, что он кричит, хотя не было слышно ни звука.
Комната плыла перед глазами. Бумага, перстень на полу… Каменный флакончик… Зверуин у ног удивленной женщины… Развияр видел в своей жизни тысячи смертей. Потеря, теперь настигшая его, заставила на минуту оглохнуть, ослепнуть, потерять дар речи.
Лукс отнял ладони от лица. Посмотрел на Развияра; поднялся. Развияр поразился, каким спокойным, величественным может быть его брат. Царственным.
– Тебя зовут Яска, – тихо проговорил Лукс. – Ты моя жена. И ты не убежишь от меня. Я заново расскажу тебе каждый твой день, каждую минуту. Я расскажу тебе твою жизнь, и ты все вспомнишь. Все будет снова. Веришь мне?
Он говорил упрямо и просто. Развияр увидел, как погасшие глаза женщины оживают, в них появляется огонек, как нерешительная улыбка приходит на бледные губы:
– Верю… Как тебя зовут?
Тогда он вышел, оставив их вдвоем. Его шатало; в коридоре стояли молчаливой толпой Достойные – и угрюмый Илимар. Пол под их сапогами блестел, разные сорта дерева складывались в мозаику, и по мере того, как менялось освещение, на деревянном покрытии распускались и увядали цветы.
Медный король отсчитывал последние миги. Жажда обновления становилась нестерпимой; дорога к Медному трону казалась короткой и светлой – несколько легких шагов. «Может быть, это последняя жертва», – сказал тогда Лукс.
Развияр огляделся. Достойные стояли плечом к плечу, многие держались за оружие, но не угроза исходила от них – страх и растерянность. Некоторые перешептывались; Лукс успел рассказать им? Или это сделала Яска? Мальчика нигде не было видно…
– Подарок! – властно позвал Развияр.
Из-за широких спин вышел мальчик-зверуин, белый, как молоко. Его светлые волосы стояли дыбом, как венчик цветка. Бархатная куртка распахнулась, стоячий воротник рубашки упирался в тонкий, детский подбородок.
– Развияр, – прошептал Подарок, не решаясь подойти близко. – Что с мамой? А отец…
– Все хорошо, – Развияр присел перед ним на корточки. – Подарок, милый… Ты воин? Ты мужчина?
– Да, – мальчик сглотнул. Дернулась шея.
– Помоги мне.
– Как?!
– Я объясню… – Развияр огляделся, как слепой. – Дайте мне арбалет! Заряженный! Натянутый! Живо!
Толпа заволновалась. Угрюмый Илимар взял у кого-то и протянул Развияру оружие.
Развияр вложил арбалет в руки Подарка:
– Тебя учили стрелять?
– Да…
– Палец на крючок. А лучше два пальца, здесь тугой спуск. Теперь смотри…
– Ты хочешь, чтобы я в тебя стрелял?!
Истекало время. Сила Медного короля подминала остатки собственной воли Развияра: Король требовал жертвы.
– Мальчик… Дар, послушай…
Он мог бы признаться, что хочет погубить, принести в жертву чудовищу родителей Дара и его самого. Он не мог признаться. Да и не успевал.
– Баба! Трус! Это испытание, ясно? Если хочешь когда-нибудь быть бойцом – делай, как я сказал! Я приказываю! Ты готов?!
