Александр Меньшов - Железом и кровью
— Уходим. Сейчас к башне подойдёт подкрепление…
12
В холодном вечернем воздухе, заполненного дымом костров, зазвучал чей-то далёкий голос. Звук шёл со стороны Орешка.
Егор встрепенулся и даже привстал. Я не мог разобрать ни одного слова, но мне сильно импонировал этот сильный мужской голос. Стал прислушиваться, но ветерок с юга уносил слова прочь.
Егор снова сел к костру и наклонил голову к земле. Его лицо нахмурилось, губы сжались в тонкую полоску.
— Что случилось? — спросил кто-то из его ребят.
Егор молчал. Его напряжённость передалась и нам.
— Да что случилось, Егор?
— Знаете…
Слова утонули внутри горла и Егор задохнулся.
— Кто поёт? Что за песня там звучит? — прислушивались дружинники.
— Уж не ли разбойничья? Не «Чёрна гора» ли?
— Разбойничья, — сердито проворчал Егор, и вдруг он закрыл рукой лицо.
Мне не часто приходилось видеть плачущего мужчину…
Всю дорогу к лагерю, Сивонос молчал. Он сам нёс своего погибшего товарища, не подпуская к нему никого.
Потом, у воеводы, он заявил, что эта гибель на его совести.
— В бою бывает всякое, — пространно ответил Залесский.
Было не понятно, то ли он обеливает Егора, то ли просто сочувствует.
Взгляд его серых глаз вдруг упёрся в меня.
— А ты, парень, не промах. Троих уложил… Сам… Может, Избор, и не преувеличивал, когда писал о твоих подвигах… Ладно, завтра на рассвете начинаем штурм. Ты по-прежнему желаешь идти с гренадерами в первых рядах?
Я замялся. Слово «желаешь» вызвало массу неприятных мыслей.
— Можно и так сказать, — сухо отчеканил я.
— Приказ… понимаю, понимаю… Хотел бы, чтобы мы расстались без зла друг на друга. Я утром погорячился. Такое у меня бывает… Да ещё этот Северский… Эх! Ладно, вот моя рука.
С этими словами воевода встал и подошёл ко мне, протягивая свою сухую жилистую руку. Егор странно посмотрел на эту сцену и вдруг вышел вон.
Я, чуть замешкавшись, пожал ладонь воеводы.
— Честно и грозно! — громко сказал он.
— Пока ночь не закроет наши глаза, — закончил я старый девиз.
— Да… пока не закроет, — воевода расфокусировал взгляд, окунаясь в свои воспоминания…
Я сидел у костра. Не хотелось идти в шатёр, где, наверняка, Николя ди Вевр уже приготовил прекрасный ужин. Но мне всё равно не хотелось.
Издалека, прорвав порывы ветра, донеслось уже чётче:
…не пахана,
Ой, не пахана!
Кровью омы-ы-та-а-а!
Дымом пови-и-ита!
Да трупами сея-а-на
Ветрами овея-а-на.
Кровью омы-ы-ыта,
Огнём-пеплом покры-ы-ыта!
И снова слова растаяли в воздухе. Тут негромко затянул Егор.
Он поднял на меня взгляд и посмотрел с каким-то вызовом в глазах. Его могучий бас сильно отличался от звонкого голоса из Орешка, но песни совсем не портил. Пел с какой-то злобой, словно изнутри него кто-то другой рвался наружу.
Я не сразу понял причину такого странного взгляда. Егор выпрямил спину, развернул грудь и смелее затянул дальше:
Ой, в полечке-по-о-ле
По вражьей, по во-о-ле
Два друга уб-и-ито.
Названных брата да вби-и-ито!
На братице стар-ршем
Рубаха бога-а-ата.
А да на млад-дшем
Три старых запла-аты!
Ни красного шнуро-очка.
А лишь вран у ра-аны
На старой сидит соро-очке.
Живу кровь хлеба-ает…
Егор запнулся, и было замолчал, но откуда-то слева подхватили ещё двое:
Чёрные ве-э-тры
Да чёрные ту-у-чи
На склоне Пау-учьем,
Ой, да на Пау-учьем!
Долго ль ли бу-удем
Мы други страдать ли?
Долго ль ли бу-удем
Терпеть? Такова судьба-а ли?
И вот вдоль костров понеслось:
А у братца да стар-ршого
Будет высока моги-ила.
У малого, да у втор-рого
Лишь земля не ми-ила.
Далече моги-ила!
Далеко, что ска-ажешь!
Но сироты детки
Не увидят да-аже!
Не узнают они, эх-х
Где лежат отцы-ы их.
Потому как нас вже-е
Травы густы скры-ыли.
Егор снова закрыл глаза рукой, а из Орешка донеслось:
Там земля не пахана,
Ой, не пахана!..
Все ребята у костра молчали. Лица их посерьёзнели. Уже никто не подшучивал, не подтрунивал друг над другом. Завтра день обещал быть трудным. И ужасным.
Я прилёг на спину и чуть прикрыл глаза. Мне показалось, что лишь на секунду.
И снова откуда-то выплыло странное воспоминание, словно картина из далёкого-далёкого полузабытого прошлого: пылающий корабль, чьё-то тело, пронзенное стрелами насквозь…
Это моё тело.
Капли дождя падали на лицо. Во рту был солоноватый привкус.
Кто-то наклонился надо мной и прошипел, будто змея:
— Ж-живо-ой! Тяните его на кора-абль. Ж-живо-о. Мож-жет, ещ-щё успе-ем.
Я ничего не видел. Дождь заливал глаза, да ко всему ещё они сами закрывались от огромной усталости…
Ночь… прохлада… высокие колоны… под ними сотни свечей… пахнет миррой и ладаном… рядом кто-то стоит… и ещё кто-то… их много… они молчат… стоят и смотрят… словно не живые…
Мертвецы… Искры погибших… как их тут много… орки… гибберлинги… даже эльфы… все стоят и смотрят в темноту бесконечной залы…
Свечи тихо потрескивают… кто-то идёт… я вижу лишь размытое белёсое пятно… он ближе… ещё ближе… шаркают старческие ноги… покашлял чуть-чуть…
Это гоблин…
— Ещё один, — недовольно проворчал он. — Как звать-то? Молчишь? Все поначалу молчат. Вон их сколько… Стоят, как статуи…
Его смешок эхом унёсся в темноту.
— Пошли, буду тебя записывать… Как там, говоришь, зовут? Сверр?..
— Бор! — кто-то тронул моё плечо.
Я подскочил, как ужаленный.
Рядом стоял Бернар.
— Ты чего здесь. Ночь уже, — говорил эльф.
Я огляделся: затухший костёр, где-нигде видны полусонные стражники, луна вышла из-за ночных облаков, заливая мир серебром.
— Где я? — мой вопрос так удивил Бернара, что тот даже отпрянул назад. — Где они?
— Кто?
Я молчал, оглядываясь по сторонам.
— Пойдём в шатёр, — позвал эльф.
Разум медленно возвращался в этот мир.
— Послушай, Бернар, — глухим голосом спросил я, — ты сам-то веришь в перерождение и возвращение…
— Что — эльф крайне удивился, но чуть оправившись ответил: — Ну, я же служитель Церкви Света!
