Сергей Волков - Затворник
Только чуть стемнело, меня растолкали и привели в эту самую кузницу. Она, кузница, была пристроена к большому дому, и кроме входа со двора, в ней были еще две двери. Одна в кладовую для всякого барахла, а ко второй злыдень запретил приближаться. И вот привели меня, значит, и велели здесь ждать. Кого, чего ждать - не сказали. Сами все ушли. Ну, я сижу - жду.
Вдруг открывается эта самая запретная дверь, и из нее появляется самолично наш Наимудрейший и Наивсемилостивейший - совсем такой, как Коршун про него рассказывал - облезлый, дрянной старикашка, тощий как камышина. Жаль, я не долго на него любовался, не успел вот наглядеться вволю - едва он зашел, как свет в светильнике померк, и стало темно.
И тут слышу, голос его - мерзкий-премерзкий, кряхтит, шамкает, как старуха.
- Мне - говорит - сказали, что ты искусно куешь клинки. Так? - он спрашивает. Я говорю:
- Учитель мой иногда меня хвалил, а больше мне нечем похвастаться.
А колдун мне:
- Твоего, мол, учителя я знаю. Шмель известный мастер, но он слишком уж стар, а для моей работы потребуется много сил. Вижу в тебе и силу, и способность к твоему ремеслу. Много ли тебе открыл Шмель?
- Много. - сказал я без запинки - Он меня такому учил, чего может быть, никто кроме него не знает.
- Теперь меня учить будешь. - проскрипел тогда колдун. - Сделаешь из меня клиночника.
Тут я не на шутку испугался, да и удивился. Спрашиваю:
- Как же - говорю - мне тебя учить?
- Как тебя учили, так и ты меня учи. - ответил Затворник.
А я ему:
- Какой же ты мне даешь срок? Ведь на учение годы уходят.
- Срок тебе - говорит колдун - какой потребуется. Твое дело - знай учи. И начинай сию минуту. Рассказывай.
Собрался я с мыслями немного, ну и стал рассказывать. Начал учить его, с самых первых начал - как жечь уголь, как печь растапливать, как огонь раздувать. Дальше - больше: как молоток с клещами держать в руках, как с молотобойцем за работой разговаривать, как железо подбирать, как нагревать, и дальше, дальше...
Колдун был ученик прямо-таки на диво, какой способный. То ли он колдовством в себе создал такие способности, то ли отроду таким был, только схватывал он быстрей, чем стриж налету - на то, что с другим и правда, заняло бы годы, с ним уходила неделя. Ему раз стоило показать, объяснить, и он уже не переспрашивает, а делает так, как будто всю жизнь простоял у наковальни. В первый раз скажешь - он послушает, да только головой тряхнет - мол, дальше давай. Второй раз сам покажешь, как делать - он опять, тряхнет плешивой башкой. В третий раз сам возьмет молоток и клещи, да так сделает, как я бы сам сделал - кто у знаменитого мастера проучился целые годы, а то и лучше! Месяц еще не прошел, он уже был самым умелым подмастерьем, еще месяц - как будто молодой кузнец! И все ему было мало. Ночи напролет мы с ним работали. Днем я отсыпался. В город меня не отпускали, да и у самого не было бы сил уходить. Прислуга меня чуралась, уже потому, что я к Яснооку ходил по ночам. Все обходили стороной, как чумного, слово боялись сказать. А мне и плевать - без них было тошно!
Я понял, почему Затворник требовал для своей работы много сил - была эта работа страшно тяжкой! К утру я еле-еле ногами передвигал, падал чуть живой на лавку, засыпал и мерещились мне во сне ужасы всякие. Словно уже от того, что просто стоишь с ним рядом, от тебя силы уходят, от его бормотания к полночи уже голова раскалывалась, а еще до рассвета надо было стоять! Так осень прошла, зима прошла.
Никого из знакомых я за все это время не встречал, только через одного доброго человека меня известили, что мой учитель, Шмель-старик, тихо скончался в своем доме в кузнечьем конце. А я даже не посмел отпроситься, проводить его...
Тем временем учеба подошла к концу, и колдун сказал мне, что пришло время начинать настоящую работу. Дал он мне семь дней на отдых, и через семь дней мы с ним снова встретились в его проклятой кузнице.
Сам Ясноок встал на место мастера, меня поставил молотобойцем. Достал откуда-то мешок и вывалил из него целую груду железных колков, каждый - все в засохшей крови по самую шляпу. Куда эти колки перед этим заколачивали, у меня, понятно, и мысли не было спрашивать.
Принялись за работу. Расковали каждый гвоздь в прут, потом стали прутья скручивать меж собой в косу, рубить, снова расковывать и снова скручивать, и снова рубить, и так без конца. Каждый вечер с заходом солнца колдун своими чарами вливал в меня силы, и то мне иной раз не помогало проработать с ним до зари - такая страшная была эта работа! Яснооку и самому, по всей видимости, было нелегко всю ночь торчать возле огня и света, ненавистных ему, но он был - не мне чета. Знай бьет молоточком, да бормочет своим собачьим языком бесовские слова себе под нос - ничего почти было не слыхать, а что слыхать - того не понять. А чего понять - того, клянусь, лучше бы не слышал никогда! Бьет вот так, и бормочет:
- На страх...
- И на муку...
- И на боль...
- И на раны...
- И на лихо...
- И на беду...
- И на гибель...
- И на пропасть...
Я дням и ночам счет потерял. Сам уже не знал, когда работаю с ним, а когда сплю и мучаюсь горяченным бредом. Едва отходил только к самому вечеру, хватало моих сил - выпить кувшин воды да проглотить каши миску, и опять плелся в ненавистную мастерскую. Рожу его черную в огненном отсвете видеть, глаза эти белесые... слушать, как он кряхтит свои заговоры трижды проклятые - не было сил моих! А работе, казалось, все не было конца...
Пришел, однако, и ей конец.
Всего мы с ним отковали пять клинков. Как закончили пятый, то Ясноок велел идти на мое место в людской, отдыхать три дня. А через три дня в последний раз позвал к себе.
Сказал, что я ему очень помог, что он с моей помощью сделал большое дело, а я - молодчина, и оказался на редкость крепким. После спросил, чего я хочу за услугу. Добавил еще, чтобы я просил о самом сокровенном, чего другим путем никак не получить, а уж для него мол, почти что нет невыполнимого.
Небо видит, ничего я от него не хотел! Сам бы все, что хочешь, отдал бы, только не никогда его больше не видеть, а лучше - и не слыхать о нем. Но слишком боялся ему сказать слово поперек. Никакого золота, сокровищ никаких не стал бы брать из его рук. стократно запачканных кровью, но не корысть, а страх меня толкали. И я решил от страха, что не другим, так хоть себе сделаю, может быть, его руками добро, дурак! Что за дурак был!
Вот, что меня бес дернул сказать:
- Сделай - говорю ему - так, чтобы я стал лучшим клиночником в Стреженске.
Ясноок тогда мне говорит:
- Будет так, как ты сказал. Года не пройдет, как никто в Стреженске не будет ковать клинки лучше тебя. Иди теперь, и помалкивай о том, что у меня видел.
