Максим Осипов - Фигуры на плоскости
Другая створка распахнута, Матвей входит в сад.
Апельсины – всюду, на деревьях и под ногами, целые и раздавленные. Мальчик лет четырех-пяти, подбрасывает вверх мяч. Апельсин надеется сбить? Бросить мяч высоко у мальчика не получается.
Матвей трясет дерево, оно не толстое, очень крепкое. Несколько апельсинов падает. Он подбирает две штуки – Витторио и себе. И еще один – маме. Мальчик на его действия не откликается, продолжает бросать мяч.
Матвей пробует снять с апельсина шкуру, толстую, рыхлую, отделяется она с трудом. Выжимает в рот немножко горького сока. Апельсин несъедобный.
Дорожки, скамейки, трава. Котов не видно, куда-то попрятались.
Фонтанчик: каменное сооружение с выступающей из него волчьей металлической головой. Голова покрашена в красный цвет. Вода. Матвей припадает к пасти волчицы и долго пьет. Потом умывает лицо, руки – они пахнут апельсинами, и долго ими еще будут пахнуть, и снова пьет.
Его ждут. Не его, конечно, а пока он освободит фонтанчик: пожилая дама, матрона, вся в черном. Неужели она способна согнуться таким же образом? Нет, рукой затыкает волчице пасть, и у той обнаруживается отверстие на переносице, струя направляется вверх. Попила, отошла. Вода снова идет из пасти.
В отличие от того, что часом раньше творилось на площади возле церкви, здесь нет никакого театра, фабулы: старуха, матрона, мальчик с мячом, да и он сам – каждый пришел сюда за своим. Что-то, однако, их связывает, непостижимое. Случайностей нет, есть только непостижимость, непредсказуемость.
Запечатлеть, запомнить, облечь в слова. Забудутся некоторые подробности, вот что значит – не записать. Да и не умеет он еще ничего толком выразить. Не надо воспринимать себя слишком всерьез, вот что.
Матвей перемещается к границе сада, противоположной от улицы. Невысокое каменное ограждение, за ним – обрыв. Вид на Рим – на мост через реку, зеленую, неширокую – улыбается: река здесь, конечно же, никудышная, – на купола соборов, крыши домов. И Сан-Пьетро – на горизонте, занимает малую его часть. Теперь, при сравнении с прочими зданиями, видно: это очень, очень большой храм.
Глубина, высота. И – причастность, присутствие, не чье-то – его, Матвея, присутствие в мире, Матвей – его часть. Странно, он столько делал всего – учился, соревновался, переезжал, – и ничто не давало ему того ощущения собственного присутствия, которое в нем родилось за последний час.
Время совсем замедлилось, почти что остановилось.
Гудки: Витторио. Сейчас, сейчас, друг.
Когда он в последний раз испытывал это чувство – даже не радости – ясности, полноты, отчетливости, такое большое, что кажется невозможным, небезопасным удерживать его целиком внутри?
Домашнее задание, этюд: у белых три пешки, у черных – две, одна из которых рвется в ферзи, слон и конь. Белые делают ничью. Матвею лет десять-одиннадцать, он долго думает над этюдом и вдруг понимает, как он устроен, находит решение. Какая красота, смотри, мама! Дрожит от радости: я хожу так и так, пешку не удержать, да только она превращается не в ферзя – в коня! Иначе вилка, ходи за черных! Запирай, запирай короля! А теперь пешку двигай, но в ферзя и тебе превращаться нельзя, будет пат, как же ты ничего не видишь! Конечно, в ладью. Но у меня имеется, между прочим, вот такой ресурс. Чего ты смеешься? Получается что? – Ты выиграл, – говорит мама. – Нет, ничья! Погляди – два белых коня против твоей ладьи! Совсем другие фигуры, чем были вначале! Здорово, правда же?! Ему и радостно, и досадно – надо на доску смотреть, а она куда?
Теперь шахматные программы решают этюды мгновенно, да и Матвей уже нечувствителен к плоской их красоте.
Витторио гудит что есть сил. Тише! Силенцио!
Светит солнце, на город и на него. Матвей поворачивается к солнцу лицом, он любит солнце. Честное слово, как будто кто-то лично о нем заботится.
Гудки становятся беспрерывными. Матвей машет рукой, бежит.
Когда закончатся отпевание, похороны, девять дней, и родственники разъедутся, и они останутся с мамой вдвоем, он ее спросит: ты знала?
Она не станет уточнять, о чем. Скажет:
– Знала. С самого начала знакомства с твоим отцом.
А Матвей, как ей кажется, правильно сделал, что поменял фамилию?
Мама кивнет.
– Хотя… – улыбнется грустно, – красивая была фамилия.
