Максим Осипов - Фигуры на плоскости
И не только замечает Матвей эту особого рода некрашенность стен, влепленные в них колонны – в качестве строительного материала, все разные – что стащили со всякой античности, из того и построили дом, – но уже знает, чего ему ждать: выступающий угол церкви, белье на веревках – зачем, они, кстати, трусы и лифчики свои вывешивают напоказ? – и даже когда ошибается, и там оказывается вовсе не то, что предполагал, это чувство не исчезает – все так же знаешь наверняка, что тебя ждет за следующим поворотом.
Жизнь подробна. Матвей вспоминает квартиру маминой мамы – он помогал ее разбирать – как в ней наставлены и навешаны были диваны, иконы, книги, картины, цветы – без пустот, без зазоров. Так учат детей рисовать: белого не оставляй, все закрашивай.
Что там говорит его новый приятель? – Роберто, Марио? – нет, все не то.
– Надо быть осторожней, это Италия. – Наверное, видел, как Матвей деньги ребятам давал.
Вот история: американский спортсмен, бегун, черный, чемпион мира и Олимпийских игр, ограблен на огромную сумму – четырнадцать тысяч долларов, что-то вроде того – посреди улицы, на глазах толпы. Маленький мальчик ограбил. Острыми коготками впился чемпиону в руку или укусил даже, а из кармана целую пачку денег вытащил. Зачем ему столько наличными?
– Кому – мальчику? – спрашивает Матвей.
– Негру. Ясное дело, наркотики.
– И что же, поймали мальчика?
– Нет! Убежал! От олимпийского чемпиона! Тот привык – по прямой, а мальчик бежал вот так вот – зигзагами. – Итальянец очень доволен успехом мальчика.
Разговор его перескакивает с одного на другое: Маттео русский, а у него подружка была или есть – украинка. Одной рукой держит руль, а другой показывает – лоб, нос, – декламирует: Лес, полянка, холмик, ямка… Произносит: “польянка”, “льес”, дотрагивается до выбритой головы. Странным образом, получается не похабно. – Basta, enough, достаточно! Матвей знает, какие части тела имеются у украинки. Да и стихи у нас получше есть.
Дом как дом: черные ставни на окнах, белье, недоштукатуренная стена. Они несколько раз гудят. К ним выбегает женщина, растрепанная, с полуголым малышом на руках.
– Витторио! – кричит женщина, целует таксиста звонко.
Ага! – Витторио.
Сует в машину к ним малыша, полуголого, в памперсах.
Витторио показывает малыша Матвею:
– Крестник.
Матвей трогает пальчики на ногах ребенка – все одинаковые, как будто на отделку их у кого-то не хватило терпения, нанесли только прорези на ступнях.
Крестник возвращен мамаше.
– Все, забирай!
Она что же, не видит? – они спешат!
У Матвея – всего лишь час, надо успеть поменять деньги, оплатить телефон, маме дать знать, что жив. – О, пусть Маттео не беспокоится.
Да и одному бы остаться, хоть на чуть-чуть: театральными впечатлениями Матвей на сегодня сыт. Витторио каким-то образом понимает все это – вдруг. Он отвезет его – рядом здесь – на один из холмов, там, в воротах, есть чудо-дырочка. – Что за чудо? – Santo Buco – Святое отверстие, Маттео увидит сам. А как насмотрится – вниз пусть идет, в апельсиновый сад. И Витторио, когда поменяет деньги, заплатит за телефон, ему посигналит – вот так.
Автомобилисты на них оборачиваются, Витторио делает им рукой – а!
Они едут вверх по холму. Какие деревья! Красные, белые – все в цвету. Этих деревьев он никогда не видел: олеандр, бугенвиллея – мама ему их потом назовет.
Как же хочется, чтобы время текло помедленней! Остановиться, потрогать, хотя бы дотронуться.
– Приехали, вылезай.
Темно-зеленая дверь, в двери – дырочка.
– Вниз потом, в сад. Осторожней с котами, – предупреждает Витторио.
Ничего смешного. В римских садах и парках живут коты, боевые, драные, только что на людей не бросаются, их кормят мясными консервами, разве же это правильно? – Ну что тут такого, Витторио? Почему бы не подкормить котов?
Пустая площадь, обрамленная белой стеной с лепниной. Надписи, много дат. Как-то обходились римляне без нулей? Mы Dарим Cочные Lимоны, Xватит Vсем Iх: M – тысяча, D – пятьсот, C – сто.
Матвей уверен, что Витторио не обманул – и в смысле денег, и в смысле чуда. Но чтобы увидеть чудо, надо, наверное, быть готовым к нему? Готовиться нет ни времени, ни терпения, и Матвей смотрит в дырочку.
Видит – поросший зеленью коридор и в конце, как окно, – проем. И в нем – купол. Сан-Пьетро, Собор Святого Петра. Конечно, Матвей узнал его. А Сан-Пьетро, оказывается, не большой, просто маленький. На фотографиях он производил впечатление чего-то громадного, колоссального. Разумеется, плоское изображение искажает пропорции, но чтоб так!
Купол легкий, полупрозрачный, почти что призрачный. Чудо, действительно. Матвей смотрит и смотрит, иногда отрываясь проверить, не ждет ли кто-нибудь очереди припасть к отверстию. Нет, он один.
Пространство той площади, на которой стоит Матвей, превращается в комнату, тихую, угловую, за ней никаких помещений нет. Есть окно. Он один в бесконечно высокой комнате – у окна в мир.
Прежде ничего подобного он не испытывал. Внеположенность. Одно из отцовских слов.
Так бы Матвей и стоял себе, если б не телефон. Тот ожил. Спасибо, Витторио.
Мама.
– Как ты? – спрашивает Матвей. – Как себя чувствуешь?
– Как-то чувствую, – отвечает мама. – Ты уже прилетел?
– Я в Риме. Буду сегодня вечером.
– Понятно. – Удивиться у нее, видно, уже нету сил.
Кто-то опять пришел. Надо дверь открыть.
Он ждет, пока мама вернется, а сам спускается в сад. Комната, где он только что побывал, однажды возникнув, не исчезает в нем.
Вот, город-дом. Такое чувство, будет потом говорить Матвей, что он мерз, а город укрыл его одеялом.
Мама вернулась. Рассказывает, кто пришел. Незнакомые ему люди.
Москва, говорит она, так для нее и осталась чужой.
Он не знал. Он думал, что листья, осень… То есть – ничего он на самом деле не думал.
– И куда?.. В Ленинград, обратно? Или со мной в Америку?
– Куда скажешь, Матюш. Глава семьи теперь ты.
Они еще поговорят, потом. А сейчас у нее нету времени. Он пусть прилетает скорей, а она пойдет варить кофе – для очередных посетителей. Она сегодня только и делает, что варит кофе.
– Погоди минуточку… – Матвею все время приходится помнить, что тут же, неподалеку от мамы, находится мертвое тело отца. А то бы он рассказал ей про многое – хотя бы про то, как ему понравилась музыка. И про это еще – город-дом.
Она угадывает его мысли:
– Неужели меня может расстроить, что тебе хорошо?
Вход в апельсиновый сад находится чуть в стороне от дороги. Одна из створок ворот закрыта, перед ней – стул, на стуле – старуха с гроздьями синих вен на ногах. Лицо у нее больное, неправильное, с глазами что-то. Вот, нашлось место и для старухи. Что она делала в прошлой жизни? Сидела записывала, кто когда зашел-вышел? Портреты дуче складывала из пуговиц? Италия тоже видела всякое. Нет, для фашистки она молода.
