Энгус Уэллс - Повелители Небес
Я проглотил подступивший к горлу ком, сделал глубокий вдох, и мы вошли внутрь. Толстые стены вызывали чувство восхищения перед мастерством сложивших их каменщиков. Я было удивился, а затем нахмурился, поняв, что мы оказались вовсе не в тронном зале, а в каком-то подвале, огромной, круглой, тускло освещенной комнате, заваленной всевозможными мешками, бочками, кулями, уставленной поленницами дров и увешанной мясными тушами, насаженными на спускающиеся с деревянного потолка крючья. Рекин коснулась меня, указывая на широкую лестницу, поднимавшуюся вдоль изгиба стены. Жрица шла первой, за ней — я, а позади Андирт. Мы поднимались к еще одной открытой двери.
Войдя в нее следом за Рекин, я снова против своей воли открыл от удивления рот. Помещение, в котором мы оказались, было столь же внушительным по размеру, что и расположенная внизу комната, только по всей окружности его стены располагались узкие глубокие бойницы, возле которых горели свечи в стенных канделябрах. Они дополняли свет, идущий от камина и свисавших с потолочных балок фонарей.
Вдоль уставленных яствами столов протянулись скамьи, занятые по большей части мужчинами, женщин было мало. Вокруг то и дело сновали слуги, подносившие мясо, хлеб, дымящиеся вареные овощи и сосуды с пивом. Позади стола, который находился чуть поодаль от других, стоял менестрель. Я никогда их раньше не видел, но узнал по кифаре, которую менестрель держал в руках. За этим отдельным столом сидели трое мужчин и две женщины.
— Наместник, — шепнула Рекин мне в ухо, — справа от него госпожа Андолина, вторая женщина — Гвеннет, жена Саруна, наследника. Ну, а последний — второй сын Бардана, Тадвин.
Я кивнул в знак благодарности, вписывая их имена в свою память, и, стараясь произвести как можно лучшее впечатление, в сопровождении жрицы-ведуньи и Андирта подошел к столу, за которым сидел наместник.
Андирт поклонился, Рекин, слегка опустив голову, произнесла:
— Господин Бардан, перед вами Давиот из Вайтфиша.
Я поклонился, уставив глаза в пол, и увидел кость, которую в следующую секунду схватила одна из борзых. Вокруг образовалась тишина, нарушаемая только негромкими звуками кифары, а потом раздался глубокий громкий голос:
— Во имя Божие, Давиот из Вайтфиша, не соблаговолишь ли ты разогнуть спину и посмотреть мне в глаза, а то мы подумаем, что ты горбун.
Я почувствовал, как жар охватывает мои щеки, и забормотал:
— О, господин мой наместник, госпожа Андолина… Нет, я не… Я…
Из широкой груди Бардана вырвался смех. Я поднял глаза и встретился взглядом с наместником. Круглое широкое лицо, густая рыжая борода с проблесками седины, большие карие глаза, в которых играло озорное любопытство. Передо мной был человек крупного телосложения, уже не первой молодости, но еще сохранивший форму. Закатанные рукава его рубахи обнажали мощные предплечья. Он улыбнулся, подзывая меня к себе.
— Так вот ты какой, — проговорил он. — И Рекин и Андирт хорошего мнения о тебе, а я доверяю им. Хочешь стать Мнемоником, а?
— Если это послужит вам, — ответил я и, подумав, добавил: — Мой господин наместник.
— Мне? — вопросительно произнес Бардан. — Великому Властителю, Дарбеку. Если уж ты станешь Летописцем, то всем нам послужишь.
— Ну, а если у него не получится, — сказал Андирт, и я расценил его слова как огромное доверие, — я буду рад видеть его среди солдат.
Бардан снова рассмеялся, и в его смехе не было ничего обидного. Наместник распорядился, чтобы нас усадили за его стол и принесли нам пива.
Стены, пол и потолок комнаты, в которой я проснулся, были каменными, на полу лежал вытертый ковер. Никогда еще моя нога не ступала на ковер. Под потолком висел фонарь, напротив узкой кровати я увидел умывальник, под окном — небольшой диванчик. Я подошел к умывальнику, размышляя по дороге, кто снял с меня одежду и куда она подевалась, выпил ледяной воды, а затем часть ее вылил себе на лицо и голову, чтобы унять боль. Наконец, увидев, что моя одежда лежит на диванчике, я оделся и даже пристегнул к поясу нож, запоздало вспоминая, что забыл завязать волосы. Мне хотелось есть, но вместе с тем мысль о еде вызывала тошноту. Я не знал, что лучше: остаться на месте или выйти наружу. Так и не приняв решения, я, встав коленями на диванчик, выглянул в окно, радуясь тому, что в нем стекло, а значит, можно хорошенько рассмотреть двор.
Я находился в западной половине замка. За стеной, опоясывавшей город, видны были поля и пасущиеся в лугах овцы, а еще дальше сплошной до горизонта лес, в этот ранний час еще окутанный туманной дымкой. По эту сторону стены я сумел разглядеть лишь кузницу и, прислушавшись, различил удары молота о наковальню. Еще одно небольшое зданьице было, по всей видимости, храмом, а назначение другого строения я определить не смог. Двор внизу кишел людьми: сновали туда-сюда солдаты в клетчатых плащах, женщины, дети. Бегали собаки и кошки. Я вдруг с опасением подумал, что могу простоять здесь целое утро, наблюдая столь непривычное мне скопление людей, а Рекин даже и не заглянет ко мне.
Но она вскоре постучалась, и, не раздумывая ни секунды, я предложил ей войти. Жрица сняла свое привычное черное облачение, сейчас на ней были штаны из темной кожи и перетянутая ремнями рубаха. На бедре висел длинный кинжал. Она улыбнулась, доставая вырезанный из рога сосуд, и сказала:
— Мои приветствия тебе, Давиот. Подозреваю, что ты этому обрадуешься или, по крайней мере, будешь посговорчивее.
Я никак не мог припомнить, чем же закончился прошедший вечер, и насупился, а затем щеки мои покрылись румянцем, когда она объяснила свои слова. Я взял сосуд и выпил его содержимое, морщась одновременно от горького вкуса лекарства и от смущения.
Рекин села на постель и внимательно посмотрела на меня своими серыми глазами.
— А теперь расскажи-ка мне все, что ты запомнил из вчерашнего вечера, — сказала она.
Я подумал, что это, должно быть, какая-нибудь проверка и, собравшись с мыслями, во многом благодаря искусству травника, рассказал жрице все, что помнил.
Когда я закончил, Рекин удовлетворенно кивнула, и я почувствовал, что от смущения моего не осталось и следа.
— Превосходно. Эль не портит твою память.
— Спасибо вам, — ответил я и взмахнул сосудом, — и вот этому.
— Помогло. — Лицо ее вдруг стало торжественно-серьезным. — Большинство людей забывают обо всем, едва сунув нос в стакан.
Я же насупился и сказал:
— Но вчера вечером Сарун и прочие говорили о Сказителях так, словно они пьяницы. Но как же они могут так поступать, если выпивка ослабляет память?
