Тимофей Алексеев - Дети заката
Много с тех пор воды утекло, а жениться всё же Дмитрий не хотел. Что-то удерживало от этого шага, да потом со временем и привык к холостяцкой жизни. Ну, а ту, первую, всё же не забывал. Ещё раз встретиться решил. Правда, в душе всё уже перегорело. Но захотелось вдруг узнать, какой она стала, изменилась ли с годами. В командировке тогда находился в большом городе на Неве. Позвонил, номер-то всегда в памяти хранил. И даже сам не поверил — прилетела! Только уже когда посидели в кафе, там же, в аэропорту, понял Дмитрий: пустая она. А сначала ведь, как увидел, хотел с собой увезти, если согласна будет. Но, поговорив с ней, понял: а никуда везти и не надо. На душе-то у неё ничего с годами не прибавилось. Смеётся так же, как в юности, будто звенит колокольчик. Только звон-то пустой да со временем стал надтреснутый. А душевного тепла как не было, так и нет. Будто прожила все эти годы в стеклянной банке, ничего от жизни не напитала: ни доброты, ни сострадания — кажется, и последнее растеряла. Осталась одна привычка: зеркальца из руки не выпускать — сильно себя любила. Да ещё взгляд оценивающий, как тогда в магазине, при первой встрече. И улыбка зависит от толщины бумажника. После недолгого разговора за чашкой кофе там же, в аэропорту, расстались…
Только после этой встречи облегчение Дмитрий почувствовал да внутреннюю радость, что уберёг его Бог с ней судьбу свою слепить… И, наверное, правильно сделал…
Начельник положил в карман энцефалитки и пошёл низиной. Лес берёзовый, светлый, тумана уже нет. Тропой еле заметной сквозь краснотал пойменный продрался. Вот и река как на ладони. Полдня пути до деревни.
Посидел на берегу, камешки в воду покидал. Всё смотрел, как круги по воде расходятся, всё дальше и шире, будто мысли в голове. Всё стараются охватить, только плывут с теми кругами вопросы. А вот ответов на них нет… В голове не укладывается! Бред да и только! Но вот он, начельник, в кармане… Достал его Леший, повертел в руках, даже понюхал и ещё больше голову себе затуманил.
То ли к бабке Лене сходить? Только что нового может сказать бабка? Опять скажет: «Это тебя, Митька, изрочили. Ходишь холостой, а сам видный, и с лица, и телом. Вот молодки на тебя и шепчут». А то скажет: «В церкву сходи… Только вряд ли тебе это поможет. Ты же Леший…»
Дмитрий встал, посмотрел на небо, глубоко вздохнул и пошел, отводя ветки руками, чтобы не хлестали по искусанному комарами лицу.
В деревню пришёл под вечер. Шёл пыльной улицей к своему дому, а настроение оттого, что вышел, не поднялось. На душе было пусто и одиноко. Словно выгорела она у ночного костра да с дымом поднялась в ночное небо, и ничего не осталось в нёй. Леший знал, что это пройдёт. Вот с устатку выпьет грамм триста, и тёплая волна пробежит по венам, достигнет сердца, и душа наполнится, может, весельем, а может, печалью. Каждый раз бывает по-разному — наверное, от настроения, что ли?
У магазина толпилось несколько человек, уже хорошо выпивших, раскрасневшихся — то ли поспорили, то ли подраться уже успели. У голубого низкого палисадника сидел незнакомый человек, в белой рубахе, обросший, с курчавой седой бородой. Глаза его были мутные и ничего не выражали. Он, сидя на корточках, смотрел себе под ноги и качался из стороны в стороны. «Напоили, — подумал Леший. — А может, больной?»
— Что за мужик? Странный какой-то, не из наших вроде… — спросил он, прикуривая, у пьяной компании.
— Да хрен его маму знает! Талдычит что-то непонятное… Вроде как не в себе, — Сохатый замялся, — может, показалось.
— А что говорит-то?
— Да про закат, да про детей.
— Про чьих детей?
— Будто мы дети…
— Ну…
— Мы-то думали, с похмела он. Налили выпить — выпил.
— А дальше что?
— Да ничего! После вообще слова не сказал. Качается только да говорит непонятно. Он со стороны бора пришёл, бабка Евсеиха видела. Она прибегала уже сюда, с собой его звала, увидала, что дед ничейный.
— А он-то ей зачем?
— Ты, Леший, даёшь! — заржал конём Сохатый. — Она же со всеми дедами-вдовцами пережила. В прошлом году четвёртого схоронила. Не иначе заезживает.
— Ну так что не отдали? Она бы спирту отвалила.
— Так не пошёл он, цыбой обозвал бабку.
— А что это — цыба?
— Не знаю, Леший… Да хрен с ним! Пусть сидит, мужик тихий. Лучше давай с нами по соточке.
Сохатый протянул Лешему стакан и стал наливать из бутылки с красочной этикеткой водку. Сохатым его прозвали в деревне, как только он появился, за нескладную могучую фигуру. Руки мощные были, длинные и никогда не знали покоя. Они всегда болтались не в такт ходьбе и при разговоре как бы помогали его языку, каждое слово старались нарисовать, что говорил Сохатый. Оттого он выглядел смешным и нескладным. Но душа его была добрая и бескорыстная, почти детская: принимал всё за чистую монету.
По первости, как приехал он в Бураново, местная блатная компания решила подсмеяться над ним да раскрутить его на пузырь-другой, видя по-детски улыбающееся лицо. Взял он им литровую бутылку водки, подошёл к заводиле компании и стал заставлять его пить. Заводила свистнул своих, человек шесть подбежали с кулаками. Только вот махнуть рукой никто не успел — все лежали, будто и не стояли на земле. Его нескладная длиннорукая фигура в доли секунды обрела гибкость и силу страшного хищного зверя. Руки и ноги работали синхронно, нанося точные удары, от которых уже никто не мог встать. Потом, поймав за шиворот заводилу, заставил выпить литр водки тут же, у магазина, из горлышка. Тот взглянул на Сохатого, у которого от детского лица почти ничего не осталось. Перед ним стоял совсем другой человек, с лицом, высеченным из тёмного камня. И пил «вымогатель», до рвоты пил, так как понял, что выбора у него нет.
От выпивки Леший не отказался. Утёрся рукавом, подсел к незнакомому мужику. Всматривался в лицо его, стараясь вспомнить, может, видел где. Только нет — человек был чужой, ранее здесь не виданный. И одеяние было чужое, какое сейчас нигде не носят. На тонком ремешке на шее вместо креста висела странная фигурка, вырезанная ножом, то ли обугленная, то ли до такой степени заношенная, что стала чёрной, будто из чёрного камня. И снова слова зазвучали у Лешего в голове: «Отца к тебе послала, к себе уведи». Озноб по спине волной прошёл.
— Не наш ты, я вижу… — проговорил он, глядя в его мутные глаза, как бы вызывая на разговор. — И одёжка. Как из театра сбежал. Не с теплохода, что концерты по сёлам возит? Может, загулял да отстал, а в лесу заблудился? С кем не бывает!
— Ты не заплутал, отец? — крикнул Леший в ухо незнакомцу. — Я вот тоже вчера заплутал, только что иду…
