Дарелл Швайцер - Маска чародея
— Но как в такой дали вы узнали, что он болен?
В разговор вступил Дельрегазад. Он был моложе и стройнее своего брата Арнегазада, и лицо у него было уже. Было очевидно, что он страшно напряжен, как-то чересчур серьезен.
— Волшебник увидел в своем зеркале, что царь медленно угасает день ото дня.
— А у вас в стране есть такие зеркала? — небрежно спросил Арнегазад, словно этот вопрос только что пришел ему в голову. Но это, без сомнения, было неправдой. Он выжидающе улыбнулся, однако в то же время в его улыбке сквозило и легкое самодовольство, словно он заранее знал, что я собираюсь сказать.
— Да, — совершенно спокойно ответил я. — Я и сам волшебник.
— В самом деле? — переспросил Дельрегазад.
Ход перешел ко мне. Я рассказал многое о своих приключениях, многое, но далеко не все. Я полностью опустил все, что случилось в Школе Теней, как и то, что я когда-то был богом. Воспоминания перемешались у меня в голове, как краски на палитре. Понять что-либо из моего бессвязного рассказа было весьма сложно. Закончил я признанием, что долгое время спал в гробнице.
Повисло молчание. Я слышал, как ночные птицы перекликаются друг с другом.
Арнегазад долго недоверчиво рассматривал меня и в конце концов спросил:
— А на чем специализировался твой отец?
— Специализировался?
— Каждый чародей, как ты сам сказал, выбирает себе свою собственную уникальную область магии. Какая была у него?
Его вопрос поразил меня. С одной стороны, я никогда по-настоящему не думал об этом. С другой, редко думал о чем-то еще.
— Мне кажется, — поразмыслив, все же ответил я, — он специализировался на предательстве. Входил в доверие к другим. Учился у них. Использовал их в собственных целях, потом убивал, если ему это было выгодно.
— Но, — заметил младший брат, Дельрегазад, — разве не все чародеи поступают точно так же?
Остальные со страхом посмотрели на меня. С виду я казался им обычным ребенком, но ведь я сам только что признался в том, что я убийца. Я был не просто волшебником, которые часто бывают белыми магами или даже святыми, а черным магом, чародеем, от которого, без сомнения, не стоит ожидать ничего хорошего.
— Да, — сказала я, — но для отца убийство превратилось в смысл жизни, давно перестав быть просто средством для достижения цели. Он возвысил его, превратив в своего рода искусство.
— Ах, — выдохнул Дельрегазад, садясь на свое место.
Опять воцарилось молчание. И снова его нарушил Арнегазад.
— А в какой области магии специализируешься ты, Секенр?
— Каллиграфия. Письмо, буквы на бумаге.
— В самом деле? — Это утверждение он тоже воспринял с изрядной долей скептицизма. Не думаю, чтобы он поверил мне. Я сидел с непроницаемым выражением лица, ожидая, что он скажет: Нет, Секенр, твой истинный талант — в умении страдать. Твоя каллиграфия — это письмена на твоем собственном теле. Видишь, страница исписана уже полостью.
Но он ничего не сказал.
Вскоре кто-то принес миску с водой.
— Посмотри в нее, — распорядился Арнегазад. — Расскажешь нам, что ты там увидел.
Без сомнения, мне была устроена самая настоящая проверка, но я сделал все, как мне велели: зажег в руках огонь под сдавленные вздохи и возгласы зрителей и, опустив руки в миску, держал их там, пока белое пламя целиком не покрыло поверхность воды.
Я многое там увидел: многих людей, многие страны… но вдруг я вскрикнул и выплеснул воду себе на колени.
— Я не могу ничего рассказать вам… — я плакал. Арнегазад протянул руку, дотронулся до моей щеки и резко отдернул палец, когда тот коснулся настоящей слезы.
— А я и не знал, что чародеи способны на это, — сказал он.
На следующее утро мы добрались до руин сожженного города. Вырытые шесты были свалены в кучу на речном берегу, но ни запаха гари, ни запаха смерти уже не осталось, лишь запах пыли.
К полудню мы доехали до второго города, который тоже был сожжен, но немногие оставшиеся в живых уже начали восстанавливать его. Арнегазад распорядился ждать его, пока он совещался с выжившими членами городского совета — тремя стариками, спорившими с ним и отчаянно жестикулировавшими. Наконец нас всех усадили в одну единственную утлую лодку, управляемую перевозчиком и его сыном, в то время как остальные в страхе старались держаться от нас подальше. Мы уселись среди своего багажа и очень скромно перекусили уже на воде. Мне хотелось спросить, куда делись верблюды. Их стоимость значительно превышала плату перевозчику. Но я хранил молчание.
Арнегазад обратился к спутникам на своем языке, потом обернулся ко мне.
— Боюсь, наша миссия не увенчается успехом — мы ехали зря. Царь уже мертв.
— Ка… Какой царь это был?
Арнегазад очень странно посмотрел на меня.
— Ну, Венамон Четвертый, разумеется.
А знаешь ли ты, что смотришь в лицо его убийцы?
Я сглотнул слюну и с трудом выговорил:
— Тогда зачем же вы продолжаете свое путешествие? Почему не возвращаетесь домой?
Арнегазад просто пожал плечами.
— Мы зашли уже слишком далеко. Нам хотелось бы увидеть знаменитый Город-в-Дельте.
Дельрегазад тронул его за плечо и что-то прошептал.
— Кроме того, Секенр, — продолжил Арнегазад, — для нас все же, возможно, найдется там работа. Я думаю, что и у тебя есть там дела.
— Да, — тихо ответил я.
— Это связано с тем, что ты видел в миске прошлой ночью?
— Да.
Достаточно сказать, что во время нашего плаванья мы миновали еще несколько городов, и сожженных, и не пострадавших, практически не встретив на реке других судов. Как только показался Город-в-Дельте, я попросил высадить меня на берег. Там я расстался с врачами из Тсонгатоко, обменявшись с ними заверениями в дружбе и выразив надежду на скорую встречу в будущем.
С помощью магического зеркала я вошел прямо во дворец, воспользовавшись лужей в тени царских конюшен. Там я нашел все, что мне требовалось: пару ведер с коромыслом. Я снял свою яркую тунику, аккуратно сложив ее и засунув между бочками на случай, если смогу вернуться за ней. Я обмазал себя грязью с головы до ног.
Затем, обнаженный до пояса, сплошь покрытый грязью, с коромыслом на плече я направился прямо к подземной тюрьме, словно был невидимкой. Никто из стражников не остановил меня. Я прошел сквозь их толпу, и они на меня даже не посмотрели. В сыром подземелье со стойким запахом гнили и нечистот я проходил мимо занятых узниками камер, но никто так и не окликнул меня.
В этом и заключалось мое преимущество. Будь я великаном или элегантно одетым чародеем, я бы моментально привлек внимание, но грязного оборванного мальчишку никто не воспринимал всерьез. Наверное, сын кого-то из слуг или, скорее всего, раб. Если у него чересчур много шрамов, что ж, рабов часто бьют. Я мог пройти всюду, куда мне заблагорассудится, пока буду держаться вдали от парадных залов.
