Сергей Волков - Затворник
— Да чтоб вас всех! — не мог сдержать крика взбешенный витязь — Какого ляда?! Что творится, а!?
Вдруг он увидел, как из ворот хутора выехал ыканин на жеребце цвета смоли, и сам как ворон: все одетое на нем было черным, каждую пластинку на его латах обтягивала черная ткань. С острия круглого шлема свисал назад хвост вороного коня. В руке сверкал прямой меч, по длине и виду точь-в точь как мечи ратаев. Широкое брюзглое лицо, загорелое чуть не до той же черноты, лоснилось от пота. Опущеный рот и брови придавали бы его чертам усталый и тоскливый вид — если бы не один взгляд! Глаза всадника горели злобой — беспредельно яростной, но кипящей где-то внутри, не выраженной ни в одном мгновении ока, ни в одном жесте. Такой гнев не расточают на ругань, на плевки и выпучивание глаз, его вкладывают только в смертельный удар! Не люди бегали и суетились вокруг него, а тараканы или клопы. Они потревожили своей возней сон господина, и он поднялся, чтобы передавить назойливых! Как гора среди болотных кочек он был среди ыкунов — да и среди ратаев тоже. Не ростом, но мощью, которая чувствовалась в нем, виделась в каждом движении, слышалась в поступи его коня, а главное — исходила от черного каким-то неугадаемым образом, ощущалась кожей и нутром, приводила в трепет и лишала силы в руках. Грозная, неведомая, нечеловеческая сила!
Коршун, хоть и не был проницателен как его братья, но вмиг понял, кто перед ним! И он понял, что случится сейчас — просто потому, что знал, как такое бывало раньше. Сейчас злыдень распахнет рот, закричит бесовские заклятия своим звериным голосом, и весь ход дня переменится разом. Страх поразит все кругом. Лошади ратаев взбесятся и понесут седоков кто куда, порыв их иссякнет. Ыкуны соберутся вокруг своего вожака — их мало здесь на хуторе, но вполне хватит, чтобы дать бой маленькому полку ратаев, пока остальные, бегущие сейчас сломя голову, опомнятся и вернутся к поселку, заслышав призыв колдуна-мары. Увидят, оправившись от испуга, как малочислен их враг. Тогда уже не с толпой перепуганных, мечущихся как бараны, табунщиков, которых можно убивать направо и налево, столкнутся наши воины. Им придется драться не на жизнь, а насмерть, и как знать — может быть и погибнуть здесь, у Волчихиного Хутора, без всякого толку завершив свой тайный поход на второй его день, врага не задержав, и в город, оборонять его, не вернувшись…
И еще — в тот же миг — Коршун понял, зачем сам он здесь, для чего, может быть, ввязался в эту историю еще в горах, и для чего проделал весь долгий путь с Рассветником.
«Вот, оказывается, для кого Небо и Земля берегли мою удачу! — осенило Коршуна — А я-то, дурак чуть ее не растратил на кизячников вонючих!»
Спрыгнув с коня, Коршун в три скачка подбежал к злыдню, и со всего размаху хватил черного жеребца молотом по лбу! Конь повалился на бок, подминая под себя всадника, — и колдовской голос, который подкатывал уже к горлу быръя, уже готовился вырваться на свободу, пронзать визгом воздух, поднимая с земли пыль, повергая в страх и разрывая рассудки, этот голос застрял в связках, скомкался, сдулся, и высыпался наружу жалкими крохами, вперемешку с возгласом досады и боли, который издает человек, если его нога сломана и придавлена павшим конем. Шлем с конским хвостом откатился в сторону, обнажился давний шрам от ожога на челе степняка.
Вскочив над марой, Коршун снова замахнулся воронком. Злыдень, пытаясь защищаться, поднял было руку, из которой не выпустил меча… Удар! Меч отлетел в сторону, сломанное предплечье злыдня изогнулось, будто во втором локте. Коршун снова поднял руку с молотом, но на миг встретился с демоном взглядом — и обомлел…
Куда делось широкое смуглое лицо быръя! Оно словно уносилось, утягивая за собой мысленный взор Коршуна, куда-то сквозь поприща и земли, сквозь дни и ночи. Оно светлело и истощалось, усыхая на глазах, черные волосы на нем отрастали в длину и одновременно редели, седели, глубокие морщины врезались в кожу. Глаза колдуна мутнели, зрачки в них, будто затягивались белым дымом.
И Коршун с ужасом понял, где и когда он видел этот образ — в то самое утро, когда вместе со Светлым, Львом и Старшим спустился в пещеру на княжеском дворе в Стреженске.
Витязь моргнул, и видение пропало. Перед ним снова было только узкоглазое, перекошенное болью ыканское лицо.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Чертов таракан подпечный! — заорал Коршун, заглушая криком собственный страх — Вот где ты свою рожу прячешь! Поклон тебе от Стреженска, от Старшего с Белой Горы, от Ратайской Земли, и от меня, Коршуна, лично!
Третий раз опустился молот, и череп быръя раскололся, словно арбуз. Кровь, которая хлынула из него на землю, была обычной, человеческой. И смертельный страх, застывший на лице ыкуна, был, может быть, таким же самым страхом, с которым человек когда-то коснулся лбом горящего чела злыдня.
Весть о смерть полководца разлетелась вмиг. Ыкуны, которые все еще сражались, обратились в бегство, до костей разрывали плетками конские бока. Кому, окруженным, некуда было бежать, те бросали мечи и валились ниц, моля о пощаде. В две минуты бой закончился.
Ратаи собирались вокруг мертвого злыдня, любовались на него как на диковинку, смеялись, поздравляли друг друга с удачей и хвалили верную руку Коршуна. Сам витязь ходил кругами, подняв кверху руку с окровавленным «воронком»
— Глядите, добрые люди! Двое злыдней уже за ним! Двое злыдней вот за этим молоточком! — кричал Коршун во всеуслышание.
Подошел Хвостворту — он шагал, удалецки скрестив за головой палицу и кривой ыканский меч, смеялся и скалился во все зубы.
— Вот это дело, а! — приговаривал Хвост в голос — Вот это я понимаю — делишки! Для такого дела не жалко и месяц скакать, а! Вот это погуляли так погуляли!
— Хвост! Хвост! — раздался издалека голос Пилы.
Хвостворту снял палицу с плеча и помахал ею в воздухе.
— Э-ге-гей! Брат, здесь я!
Пила, запыхаясь, подбежал к брату. Щит висел у него на левой руке, ни разу не тронутый за бой.
— Цел? — спросил он Хвоста.
— Цел как целка! — засмеялся Хвостворту — Ты сколько кизячников набил, а брат? У меня так сегодня семеро!
— Считал я их, что ли! — сказал Пила. Он не только сейчас, но и много позднее, уже успокоившись, не мог припомнить почти никаких подробностей этой первой своей битвы. Все с того мгновения, когда он нанес первый удар, было словно во сне.
— Считай в другой раз, понял! А не то — что дома рассказывать будешь! — рассмеялся Хвост, и убрав булаву за пояс, потрепал хмурого брата по плечу — Ничего, брат! Еще погуляем! День-то какой, а! Гляди! Поживем еще!
Тут как тут появился и Клинок. Он прибежал, расталкивая плечами людей с пути. Кажется, впервые Пила видел его таким взволнованным. Следом за братом пробирался сквозь толпу Рассветник. Взгляд его был спокойным и ясным как всегда. Рубаху густо усеяли мелкие и крупные багровые крапины.
