Нелла Тихомир - Сокровище Единорога
- Ты иди. Иди, хорошо?
- Прости меня, - выговорил он.
А после ушел.
Опустившись на постель, закрыв лицо ладонями, Нимве подумала: лучше бы он молчал. Лучше бы не говорил, что уезжает! Теперь целый месяц, как перед казнью…
Она отвела руки и выпрямилась. Да, целый месяц. Ее неудержимо потянуло побежать, догнать его, обнять - и не отпускать. Ведь у них же целый месяц впереди, зачем же превращать это в пытку? Почему нельзя просто…
Схватив с изголовья шаль, Нимве встала. Тихо, стараясь, чтобы не взвизгнули ступеньки, спустилась по лестнице. У двери в его комнату замешкалась, застыла, прислушиваясь, но внутри было тихо. Она осторожно потянула за ручку.
Кьолан стоял около окна, повернувшись ко входу. Свет не горел, и Нимве не видела его лица, но знала, что он смотрит.
Она шагнула вперед - и остановилась. Кьолан молчал. Меж ними протянулась невидимая нить, вибрирующая, дрожащая от напряжения.
Кьолан быстро подошел, и они обнялись с такой силой, будто хотели срастись, стать единым целым. Нимве нашла губами его губы. Шаль соскользнула с плеч, но Нимве не почувствовала холода, жар в груди согревал, тек по жилам, как живое пламя.
Потом она остановилась. Отступив на шаг, движимая не разумом - инстинктом, сбросила сорочку. Посмотрела Кьолану в глаза. Протянула руки, расстегнула пуговицу у него на вороте, потом вторую… Он молча и быстро стащил с себя рубаху. Нимве положила ладонь ему на грудь. Задрожала, но не от холода, потянулась к нему, как замерзающий к огню, ощутила на коже прикосновенья его рук…
И словно лавиной Нимве понесло куда-то, в расцвеченную яркими красками темноту, в блаженный бред, где хотелось остаться навсегда. Мир сузился, исчезла ночь, исчезла комната… Остался только он, живой источник, его руки, его губы, и тот огонь, в котором сгорали они оба. Их тела срослись - и вместе плавились в раскаленном горне, каждый стал половиной целого, и важнее этого не было ничего на свете. И когда она совсем растворилась, исчезла, погрузилась в ослепительное сияние, и дыхание остановилось, он удержал, не дал ей утонуть, и, не размыкая глаз, Нимве прижалась к нему, обвила руками и ногами, чтобы вместе плыть через сверкающую бездну.
А когда она проснулась утром, он уже не спал. Был сумрачный рассвет, окна запотели от холода. Нимве подняла голову, и Кьолан обнял ее, притянул к себе. Поцеловав его долгим поцелуем, Нимве молвила:
- Я есть хочу. А ты?
- Умираю с голоду, - он пальцами коснулся ее губ.
- Тогда идем, - Нимве откинула одеяло. - Смотри, уже светло. Идем, а то мама, чего доброго, решит, что я снова куда-нибудь убежала.
*******
Кьолан отправился в путь за неделю до зимнего равноденствия.
Весь этот месяц Нимве жила так, словно каждый день последний. Никаких расспросов, точно Кьолан никуда не уезжает. Только видеть его. Говорить с ним. Смотреть в глаза, ощущать прикосновения, каждую ночь, когда затихает дом, приходить - и медленно пить вместе сладкую отраву, которую люди называют странным именем "любовь".
Она не хотела думать о его отъезде, о том, что придет миг, и он просто исчезнет из ее жизни, его не будет рядом. Она упорно не желала понимать, что это, скорее всего, навсегда. А он… Он ничего не говорил, рождая смутную надежду, что, может быть, он передумал. Что все разговоры о поездке были дурным сном, который развеется, стоит лишь открыть глаза.
Кьолан уехал поутру, когда еще не встало солнце, и снег казался серым из-за свинцовых туч, обложивших небо.
Нимве провожала его верхом до самой дороги на Сафирну. Они ехали бок о бок, касаясь стремян друг друга, молчали и держались за руки. Поворачивая голову, Нимве видела его лицо, сосредоточенное, словно похудевшее. Зачем ты это делаешь, хотела спросить она. Ты мне не кажешься счастливым. Зачем же тогда тебе это, я не понимаю… Но она не проронила ни слова.
У тракта они остановились, спешились. Обнялись - да так и замерли, словно окаменели. Их не заботило, что могут увидеть посторонние. И когда Кьолан осторожно отстранился, Нимве показалось, будто из нее, нее самой вырвали кусок плоти, и из открывшейся раны на снег хлещет невидимая кровь.
- Береги себя, - прошептала Нимве. - Одевайся потеплее…
- Не волнуйся. Все будет хорошо.
- И напиши мне. Ты обещал, - попросила она, надеясь, что ужас, скрутивший внутренности, не отражается в глазах.
- Напишу, - ответил он. - Обязательно. Мне пора. Поезжай домой, замерзнешь.
Зима выдалась на удивление холодная. Речка встала, деревенские ребятишки день-деньской гоняли по льду на коньках. Сугробы намело такие, что они заслонили окна, и в доме даже в полдень стоял белесый сумрак.
У Хелеа и Нимве отбою не было от пациентов, хотя Хелеа еще осенью объявила, что лечить не будет никого: просто нечем, трав на зиму они не запасали. Но люди все равно приезжали, и Нимве знала, почему. Их одолевало любопытство. Дошло до того, что Хелеа спустила собак на самого настырного, мельника с Пажитей, и пригрозила наслать мужское бессилие, если он не прекратит совать нос в чужие дела.
А Нимве… Она никуда не ездила, и даже знакомых видеть не хотелось. Часто наведывались мамины подруги, но о чем с ними было говорить? Не о похождениях же своих, как тот старик, вечно пьяный бывший матрос из Отрадного, которого все звали Деревенским Капитаном… И, уж конечно, не о том, что мир сделался бесцветным, а боль, тупая и саднящая, прочно угнездилась в груди, и вырвать ее оттуда можно только вместе с сердцем.
Поэтому, когда не работала по хозяйству, Нимве забивалась под одеяло в своей комнате и в сотый раз перечитывала единственное письмо, которое Кьолан послал после отъезда, а вечером спускалась вниз, сидела с мамой за столом - но даже Хелеа почти не удавалось ее расшевелить.
Недели через три после коронации на ферме появились Инис и Сэтнар.
Они приехали верхом, в сопровождении двоих, одетые так просто, что Нимве не сразу их узнала. Смутившись, растерявшись и обрадовавшись, она пригласила их в дом. Близнецы вошли, с любопытством озираясь, блестя веселыми глазами. Нимве поразило, как легко, непринужденно они держатся. Без тени брезгливости или высокомерия молодые короли сели у стола, заговорили с Нимве так, будто лишь вчера расстались, принялись расспрашивать, как она живет, не нужно ли чего, есть ли вести от Кьолана. Нимве рассказала о письме, отправленном еще из Алавинги. Особых новостей там не было, он сообщал только, что здоров, что скоро отплывает на корабле по Аруану, видимо, последнем перед ледоставом. Его слов, как он скучает и постоянно думает о ней, Нимве гостям не передала.
Короли заговорили о вестях из графства Атланского, о том, что граф покончил с собой прежде, чем к нему явились королевские гвардейцы. О том, что хозяйкой там теперь Леле - а каторги перестали существовать. Рабов освободили и распустили по домам приказом близнецов.
