Далия Трускиновская - Окаянная сила
— Да что ты мне про дурака! Ты про Настасью! — закричала Алена, сердясь не на шутку, и встряхнула боярыню за плечи.
— Про Настасью… А раз те травы сухие объявились, то самое было бы время Нарышкиной занемочь — и вышло бы всё одно к одному. И сбыли бы мы с рук матвеевскую воспитанницу… Ан нет же! Отыскала я Настасью — а она клянется да божится, что зелье подливала, да всё кончилось, а Нарышкина с того животом недолго маялась. И выманила у меня хитрая девка еще пузырек, и с тем расстались навеки…
Боярыня замолчала и почему-то перекрестилась.
— Дальше-то что было? — спросила Рязанка, стоя над ней, как учитель над нашкодившим учеником.
— Дальше-то она пузырек Нарышкиной отдала, а та — Артамошке Матвееву. Боярин Матвеев-то умен был, понял, откуда ветер дует. Да только обвинить Милославских не смел — сразу же его обвинение на Ивашку Шихирева перевели бы… Да и Наталья Нарышкина подружку подводить не желала. Артамошка с государем сговорились — как бы притихло всё, невест по домам развезли, Нарышкину у него, Артамошки, жить оставили. Мы уж думали — пройдет у государя эта блажь. Девять месяцев после смотрин пробежало — вдруг везут Нарышкину в Кремль, в наряде богатом, и сразу же — под венец! Тут-то мы и спохватились — ан поздно! Стала я ту Настасью отыскивать — а ее Матвеев из Москвы услал, и с Апрелевым вместе. Ясно, стало быть, кто наше дело сгубил… А кабы Наталья Нарышкина царицей не сделалась — то и сыночка бы нам на горюшко не родила, и не погубила бы Дунюшку Лопухину… Так-то, свет Аленушка…
Алена молчала.
— Ну, далее-то и я за нее рассказать могу, — вмешалась Рязанка. — Озлобилась боярыня на твою матушку, а та уж тобой тяжела ходила. И привели боярыне сильную ведунью, и та взяла земли с семи могил, и пособила боярыне проклясть твою матушку, на семь гробов ее разделив, и немало было ей за то уплочено.
— Ох, немало, — подтвердила Анна Петровна. — И вредная же баба попалась… Всё за ней слово в слово, да таким же голосом, да столь же грозно повтори… Однако наказала я нашу обидчицу! И она про то знала! Та ведунья уж так сделала, что ей донесли! И сошла она со двора, дите малое на руках неся, и пропала, а муж, Дмитрий Апрелев, кинулся ее искать, да тоже где-то сгинул.
— Она в обитель ушла, постриг приняла… — прошептала Алена. — Меня добрым людям отдали… спасти меня, бедная, хотела… постом себя извела…
— Ну, вот правда и вылезла на свет Божий, — чтобы Алена совсем не растосковалась, грубовато сказала Степанида. — Теперь ты, свет, всё знаешь. И легче ли тебе с того стало?
— Легче… — глухо отвечала Алена.
— Отпусти боярыню-то, — не то посоветовала, не то приказала Рязанка. — Плохо будет, коли она тут до утра на коленках достоится. Люди колымагу увидят, коли кучер прежде того к нам сюда не заглянет…
— И то верно… — Алена, опустив глаза, тяжко дышала.
— Отпусти, говорю, — поняв, что ученица плохо соображает, повторила Степанида. — Скажи — Бог простит, перекрести ее. Она и уберется. То-то — как могильный гвоздь в порог заколачивать, так все вы горазды, как от гостя избавляться — ох!
— Не скажу. Не простит ее Бог! — вскрикнула Алена.
— Ну, простит он ее или нет — не нам с тобой знать дано. А иначе, свет, не отпустить. Так тут и будет стоять, грешница, пока без дыханья не свалится. Нужна тебе тут покойница, что ли?
— А и пусть валится.
Алена резко повернулась к Степаниде, размашисто поклонилась ей в пояс.
— Исполать тебе, Степанидушка, что проклятье мое отделала! Цены этому нет, ну да я тебе отслужу! А теперь — не могу, пусти!..
И выбежала прочь.
Не хотела Алена, чтобы Степанида ее слезы видела.
Всё рухнуло, всё!
И не спасти теперь Дунюшку с Алешенькой…
А надобно ли?
Перехитрила ее боярыня Анна Петровна — семь десятков лет хитрить училась, и силы ведовской ей не потребовалось, чтобы с наисильнейшей ведуньей справиться. Словами оплела!.. Поди разбери теперь, что в ее словах правдой было, что — ложью, грозит ли опасность государыне Авдотье Федоровне или просто нужно ее с сыночком из Кремля выманить да незнамо куда завезти? А ради чего? Нет же наследника мужеска полу от семени Милославских! А только им боярыня всю жизнь и служила. И про Софью, которой стрельцы более не желают, тоже, выходит, врала?.. И про верных людей?..
Погано было на душе.
Не знакомая ярость, а омерзение, как если бы пришлось, за неимением иного пути, по дерьму ступать…
— А и пусть… — пробормотала Алена. — Ни дна им, ни покрышки… А и пусть! Грызитесь себе… мне до вас дела нет… я, слава те господи, не груша какая сушеная, чтобы такими мерзостями заниматься…
И точно — в самом соку была Алена, в самых годах, когда любить да рожать, любить да рожать… А не государей на престолах менять! И всё к тому шло — проклятье свое она избыла, никому более беды принести не могла, и суженый был на примете — очи соколиные, брови соболиные…
— А и пусть… не моя печаль!
Не желала Алена себе признаться, что со всей своей изумительной силушкой села в лужу. А желала отступить с достоинством. И принялась в себе пестовать воспоминание о любимом лице, который уж год — недоступном. Ведь ради него, Владимира, столько сотворено! Дунюшка-то ее, Алену, за эти годы позабыла, насилу признала. И чего ради нее изводиться да ковриком ей под ноги стелиться? Да нечего! Пусть сама выпутывается, как умеет!
Так распростилась Алена с замыслами великими, так порешила присушить наконец Владимира, до венца его довести, и стать наконец просто мужней женой счастливой да довольной! Что, на свой лад, получше и званья тридцатницы, и ведовской славушки, и потайной власти в Верху.
Истомилась же!..
И пошла она, как была — расхристанная, в одной сорочке распояской, наугад — к его дому. А и встретит кто — решит, зазорная девка напилась допьяна, стыдобушку пропила…
И шла, и звала, и всю свою тоску к нему посылала.
Учуял — вышел навстречу!
В чем и душенька оставалась — хвор был, жалок, одни очи прежнюю силу держали.
— Володюшка!.. — впервые в жизни Алена его по имени назвала. А более и сказать было нечего — уж коли баба сама ночью к мужику бежит, что тут добавишь?..
Владимир остановился напротив, не желая подходить.
— Ты что же это с Анисьей сотворила? — строго спросил он.
— А то не знаешь… — Алена глядела и не могла наглядеться на любимое лицо. — Нашел, чай, мой подклад…
— Отыскал, — согласился молодой ведун. — Грех тебе, неразумная, грех…
— А и замолю! — как можно более беззаботно возразила Алена. — Володюшка, сокол ты мой ясный, — ради тебя же!..
— Замолишь, коли Бог сроку даст.
