Вера Камша - От войны до войны
Фехтуя с Рокэ, Ричард лишь укреплялся в том, что никогда не догонит своего эра. Маршал вынослив и силен, как демон, он одинаково хорошо владеет обеими руками, предугадывает каждое движение своего соперника и не знает жалости.
– Мы помним то, что хотим забыть, – Алва пил медленно, смакуя каждый глоток, – и отчего-то забываем то, что не следует. Лично я с наслаждением расстался бы кое с какими воспоминаниями, но не получается.
Ричард Окделл тоже не забудет этот вечер. Ленивый голос, длинные пальцы, сжимающие ножку бокала, отсветы пламени на точеном, безжалостном лице. Почему он в разгар весны развел камин? Почему именно в этот вечер перешел на «ты»? В который же это раз? В любом случае в последний, а в первый это было, когда герцог перевязал новому оруженосцу руку… Клаус отговаривал монсеньора от возвращения в столицу, а он не послушался.
«У добра преострые клыки и очень много яда»… Эти слова маршал произнес в этой самой комнате. Почему он сказал именно так? Почему сказал именно ему?
4Рокэ лениво прихлебывал яд, он был уже покойником, хотя и не знал этого. Герцог проживет до следующего вечера, а сейчас он по-прежнему опасен. Эр Август предупреждал, чтобы Дик себя не выдал, он переживает за него. Штанцлеру, как любому Человеку Чести, претит действовать чужими руками, но другого выхода и вправду нет. Чтобы жила Катарина Ариго, Ворон должен умереть.
– Необычный букет, – задумчиво произнес Рокэ, – но мне нравится. Впрочем, у меня извращенный вкус, это знают все. А вот о том, что я когда-то был, «как все», забыли, и хорошо, что забыли.
В твои нежные годы, Ричард, я был щенком, правда, очень гордым и очень злым. Кусаться я начал рано и довольно успешно. Первый раз я дрался на дуэли, когда мне не было и шестнадцати…
Смешно вспоминать, но я ужасно волновался. Мой соперник был старше меня лет на пять и выглядел таким грозным… Потом я понял, что змеи опаснее быков, но в юности мы глупы до безобразия. Мне казалось, что меня убьют или, того хуже, победят. Я не мог уснуть, сидел на окне, пялился на луну и даже накатал несколько сонетов. Один до сих пор помню, – Алва встал, не выпуская полупустого бокала, подошел к камину и поворошил угли носком щегольского сапога.
Я – одинокий ворон в бездне света,
Где каждый взмах крыла отмечен болью,
Но если плата за спасенье – воля,
То я спасенье отвергаю это.
И я готов упрямо спорить с ветром,
Вкусить всех мук и бед земной юдоли.
Я не предам своей безумной доли,
Я, одинокий ворон в бездне света.
Не всем стоять в толпе у Светлых врат,
Мне ближе тот, кто бережет Закат,
Я не приемлю вашу блажь святую.
Вы рветесь в рай, а я спускаюсь в ад.
Для всех чужой, я не вернусь назад
И вечности клинком отсалютую…
Какой только чуши не сочинишь, когда тебе пятнадцать и ты собрался умирать… Ты, часом, не пишешь стихов?
Ричард пробовал рифмовать, но у него получалось плохо. После уроков господина Шабли, читавшего унарам сонеты Веннена и трагедии Дидериха, Дик окончательно убедился в своей бездарности.
– Нет, эр Рокэ, не пишу.
– Врешь, – надменные губы исказила улыбка, – и правильно. Не стоит показывать другим, что у тебя на сердце – не поймут или переврут. Я давно бросил марать бумагу. Единственное, о чем стоит думать перед смертью, это о хорошей компании. Разумеется, я имею в виду врагов. Преисподняя – это место, куда приятно заявиться в их милом обществе. Налей мне еще, да и себе заодно. Мне расхотелось напиваться в одиночку.
Ричард схватил протянутый ему бокал и торопливо наполнил, а затем налил себе. Святой Алан, вот он – выход! Выход! Он не станет убийцей, если тоже умрет! Это как дуэль, в которой погибают оба участника. Как на линии, просто и честно! Он ведь вызвал Рокэ, и тот принял вызов… Катари поймет, она знает, что честь для Окделлов важнее жизни. Яд действует медленно, он успеет написать домой, увидит Катари и скажет ей… Он заслужил это право – напоследок сказать о любви…
– За что же нам выпить? – сдвинул брови Рокэ Алва. – За любовь не стоит – ее не существует, равно как и дружбы. За честь? Это будет нечестно с моей стороны. Не хочу уподобляться шлюхе, поднимающей бокал за девственность и целомудрие.
За отечество? Это слово мы понимаем по-разному, и потом за это не пьют, а умирают. Или убивают. Пожалуй, я выпью за жизнь, какие бы рожи она нам ни корчила…
Дикон как зачарованный смотрел на синеглазого человека у камина. Он, Ричард Окделл умрет, убив только одного врага, но выиграет войну за Талигойю, потому что враг этот – Ворон. Полководец, которого никому не удалось победить. Юноша вздрогнул, когда герцог соизволил оторвать взгляд от гаснущих углей и, слегка приподняв бокал, повернулся к оруженосцу:
– Я пью за жизнь, а за что хочешь выпить ты?
– За… За справедливость…
– Вот как? – поднял бровь Ворон. – Еще один фантом… – и другим, железным голосом добавил: – Поставь бокал!
– Эр Рокэ…
– Поставь, я сказал!
Дик сам не понял, как исполнил приказ.
– Очень хорошо, – добавил герцог тоном, которым хвалил ученика на фехтовальном дворе, залпом допил вино и швырнул драгоценный бокал в камин, – я не стану спрашивать, кто дал тебе яд, потому что знаю и так.
Дикону показалось, что у его ног разверзлась бездна. Рука метнулась к кинжалу, юноша даже не понял, кого он хотел убить – себя или Ворона, резкий удар по запястью заставил пальцы разжаться, и клинок упал на блестящие черные шкуры.
– Глупо, – маршал перехватил вторую руку оруженосца. Ричард был прекрасно осведомлен о силе и ловкости своего эра, но одно дело видеть, как останавливают зарвавшуюся лошадь, а другое оказаться на ее месте. Повелитель Скал пролетел через комнату и рухнул в глубокое кресло, затравленно глядя на Алву, изучающего поднятый кинжал.
– Хорошая работа и хорошая сталь… Такие клинки из-за клейма называют «поросятами». Их осталось не так уж и много. Ты, надо полагать, думаешь, на нем твой фамильный вепрь?
Дикон с трудом кивнул. Завтра Ворон умрет, но только завтра. Ему хватит времени погубить всех. Штанцлера, Катари, Эйвона…
– Я сам достал яд, – выдохнул юноша. – Вы…
– Я – мерзавец и негодяй, убивший твоего отца и позорящий Великую Талигойю. Прикончить меня – долг каждого Человека Чести, – услужливо подсказал маршал, – но ты врешь. Окделлы по собственной воле не травят даже врагов.
– Эр Рокэ!
– Помолчите, юноша, – герцог взял бокал Ричарда, выплеснул его содержимое в огонь и дернул за витой шнур, вызывая слугу, – вы свое дело сделали, хоть и бездарно. А с благородными спасителями отечества, снабдившими вас отравой, я сам поговорю.
